Тень и Коготь. Джин Вулф

О дорогах тебе известно?

      – Я знаю, что ими запрещено пользоваться. Ничего более.

      – Дороги закрыл автарх Маруфа – еще во времена моей юности. Свобода движения способствует бунту… и к тому же он хотел, чтобы товары ввозились и вывозились из города по реке – так легче облагать торговцев налогом. С тех пор этот закон остается в силе, и, как я слыхал, через каждые пятьдесят лиг установлены редуты. Но все же дороги сохранились. Говорят, кое-кто пользуется ими по ночам, несмотря на весьма плачевное их состояние.

      – Понятно… Дорогой – закрыта она или нет – идти все же легче, чем по бездорожью.

      – Сомневаюсь в этом. Я лишь пытался предостеречь тебя от соблазна. Дороги патрулируются уланами, имеющими приказ убивать всех нарушителей. Наделенные вдобавок правом на все имущество последних, они вряд ли очень уж склонны выслушивать оправдания.

      – Понимаю, – сказал я, гадая про себя, откуда мастер Палемон так много знает о путешествиях.

      – Вот и хорошо. Полдня уже прошло; если хочешь, можешь переночевать в гильдии и отправиться в путь завтра поутру.

      – Переночевать в камере?

      Мастер Палемон кивнул. Я отлично понимал, что он едва может разглядеть мое лицо, и все же чувствовал, что он каким-то образом внимательно изучает меня.

      – Тогда я уйду сейчас.

      Я изо всех сил старался вспомнить, что нужно сделать, прежде чем навсегда покинуть нашу башню. В голову ничего не приходило, однако что-то, несомненно, сделать следовало.

      – У меня есть стража на сборы? По истечении этого времени я уйду.

      – Да, это время я тебе могу даровать легко. Но перед уходом вернись сюда – я хочу дать тебе кое-что. Хорошо?

      – Конечно, мастер.

      – И будь осторожен, Севериан. В гильдии у тебя немало друзей, но есть и другие, считающие, что ты обманул наше доверие и не заслуживаешь ничего, кроме мучительной смерти.

      – Благодарю тебя, мастер, – ответил я. – Эти последние правы.

      Скудные мои пожитки уже лежали в камере. Увязав их в узел, я обнаружил, что тот вышел совсем маленьким и его легко можно спрятать в висящую на поясе ташку. Движимый любовью и сожалением о случившемся, я спустился к камере Теклы.

      Камера еще пустовала. Кровь была отмыта, но на металлическом полу темнело большое пятно кроваво-красной ржавчины. Платья ее и косметика исчезли, но те четыре книги, принесенные мной год назад, лежали на столике вместе с прочими. Я не смог одолеть соблазна взять одну – в библиотеке их столько, что одного-единственного томика не хватятся ни за что. Рука моя сама собой потянулась к книгам, но тут я понял, что не знаю, какую из них выбрать. Книга о геральдике была самой красивой, но слишком большой, чтоб брать с собой в дальнюю дорогу. Книга о теологии была самой маленькой – но и та, в коричневом переплете, ненамного превосходила ее размерами… В конце концов ее я и выбрал, предпочтя теологии сказания исчезнувших миров.

      После этого я взобрался на самый верх башни – мимо складов, к артиллерийской площадке, где в колыбелях