Мечтатели не предают. Сашаа

прорубь окна.

      Меня ждала комната у лестницы. Покидая ее до полуночи, я оставил дверь приоткрытой.

      Бледные веки омертвили лицо. Ее лицо. Теперь незнакомое и чужое.

      Я просунул левую руку под сгиб коленей, а правую – под фарфоровую шею.

      – Сексанебудет.

      Кода ангажемента отзвучала и, попав в раковину сердца, завершила симфонию разочарования.

      Я взял ее на руки и выскочил в коридор.

      Горячий воздух наполнил легкие.

      Она же как бы спит. Ее хранит желание быть спасенной. Я передаю ее бездельникам через окно, оглядываюсь и выхватываю стоп-кадр на голубой глазури камина: пламя проникает в спальню, чтобы уничтожить улики несбывшийся близости.

      По водосточной трубе я скатился вниз. Веки разъело дымом. Сквозь них я едва различал двухмерные фигуры, как в первобытной игре на приставке.

      – Вывез. – Молот Великана прилетает между лопаток. Я падаю на мокрую траву. Кровь горит в венах.

      Дом стоял на отшибе. На юг – поле. На север – заброшенный скотомогильник. За ним – кривая линия домов. Живых окон наперечет. Помощи не ждали.

      Перекрытия рухнули. В глотку пожара соскользнули пластины шифера. Искры взлетели к облакам и расплавили паутину лунного света.

      По инерции мы таскали ведра из колодца и врубили садовые шланги. В ответ дух огня распускал все новые и новые пряди, которые опадали на раскаленные кирпичные стены.

      И дом исчез быстрее, чем намек на любовь сегодня ночью.

      – Хорош. Сгорело, – остановил нас Великан.

      Рассвет. Она, сложив на ладонях орнамент слез, покидала меня. Просвет голубых глаз отразил прямоту лукавого сердца.

      – Скажи хоть слово. Слышишь?

      Нас разделял один шаг, а через 48 часов – на три миллиона девятьсот семьдесят три тысячи больше.

      КД – только так. Я не выдам истории ее имени. Она протянула на прощание ладонь. Я приставил пальцы к запястью, отмерил шесть секунд и умножил удары пульса на десять. Я искал ответ – волнуешься ли, участилось ли, переживаешь… Шестьдесят ровных и последовательных ударов. Под их бой черешневые губы коснулись моих – близостью безвредной, как пожар июльского полдня.

      Мякоть поцелуя отпряла от лица, и я нащупал во рту горечь. Она обволокла нёбо исцелительным, как плацебо, заветом – воротиться до того, как исчезнет наше восемнадцатое лето.

      Я еще чего-то жду под обгоревшими ветвями яблони. Огонь лишил ее плодов грядущего августа. В свете фар цветут бусины крови на шелке ее коленок.

      – Я вернусь в августе. У нас останется целый месяц, – говорю и не верю.

      На прощание КД обмотала мне руку шейным платком. Роскошный кубический узор приник к ране. Она напитала его темной влагой. Ткань потеряла цвет, и узор было не различить, когда автомобиль такси, качаясь в проселочной колее, дополз до поворота на большую дорогу, которая вела в город и дальше к разлуке.

      На земле коченела тень дома. Лучи зари проткнули темень, нависшую над полем. А дальше, на огрызке горизонта, чернели купол и погост.

      – Засунули