Железный волк. Сергей Булыга

подумал Всеслав, доброхот. И он как все! И… Зверь это, не князь, зверь закричал:

      – Иона! – князь вскочил. – Ты это брось! Ты не юродивый, не ворон. Ты пастырь мой. И мною же поставлен! И я тебя…

      Иона засмеялся – тихо, звонко. Сказал, смеясь:

      – Сядь! Сядь! Охолонись, Феодор!

      Князь резко сел, почти упал на лавку. Глаз у него дергался, щеку свело…

      Иона же кротко сказал:

      – Дай руку, князь.

      Дал. И затих. Они сидели и молчали. Всеслав смотрел на стену, думал: слаб, немощен владыка, стар. Чужой он здесь; когда пришел он к нам, никто его не знал, никто не жаловал. Это потом уже, поди, лет только через семь, его приблизили и рукоположили. А потом… Опять еще лет через семь, а то даже и больше, это когда преставился владыка Феофил, стояли вечем у Святой Софии, обедня шла, все ждали жребия. Усопший, отходя, назвал в преемники Иону и еще двоих – своих, исконных, полтесских, – а далее, сказал, как Бог велит, жребий решит, тому из них и быть по мне владыкою над вами. И вот мы ждем…

      – Идет! Идет! – вдруг закричали с паперти.

      Вышел слепец. И вынес жребий на Иону! Возликовали мы. Хоть знали, что Иону Киев не одобрит, Киев Никифора-менянина желал. Но ведь они об этом напрямую не сказали, а только прислали грамоту, а в ней были слова: это великий грех, когда епископа всем миром выбираете, когда не Провидение, а жребий вам указчик. Но отстояли мы! Вече сказало: «Быть ему владыкою!», а ты сказал: «Быть по сему!» – и с тем отправили в Киев послов, при них были великие дары, потом еще дары, еще… И отступился Киев, приняли Иону, ибо тогда был Полтеск заодин! Когда-то был… И князь, поморщившись, сказал:

      – Иона!

      – Что? – глухо отозвался тот.

      – Так! Пусто на душе. Слыхал ведь, что они болтают?

      – Слыхал. Поэтому и не пошел к тебе. На хворь сослался.

      Сказал – и опустил глаза Иона. И так всегда, зло подумал Всеслав: чуть что, он сразу в сторону. И тем он и берет. А ведь легко-то как! Ведь ни вериг, ни власяниц тогда не надо, и ни чудес тебе, ни исцелений, а только будь кроток, будь как воск, и все к тебе потянутся, все – даже жребий и митрополит… Нет, зверь, лежи, молчи! Я сам! И князь сглотнул слюну, сказал как мог спокойнее:

      – Хворь! Говорили мне. Но хорошо ли это? Ведь бросил ты меня. Любим еще молчал… А эти взлаяли! Мол, я уже не я, а тень; мол, умер я. Слыхал?

      – Как не слыхать!

      – А скажешь что?

      – А ничего. Темен народ. Им разве что втолкуешь?

      Сказал – и замолчал владыка. И смотрит ясно, спокойно. Как будто это не он говорил! Как будто он здесь ни при чем и вообще не полочанин. Князь даже растерялся, прошептал:

      – Иона! Как же так?!

      – А так. Ты посмотри на них. Они что, разве веруют? А ты?

      – Я?!

      – Да. Бережку кормишь? Кормишь. Водяному лошадку дарил? А вчера где ты был? И зачем?! Там, кстати, на тебя и наплели! А мне теперь что говорить? Так, что ли: люди добрые, наш христианский князь вчера на поганское действо ходил,