Железный волк. Сергей Булыга

хрипел. Свет жег глаза, слепил. Кровь – как вино – холодная и кислая. Рот не разжать.

      – Игнат! Игнат!..

      И голос сорвался! Завыл, заклокотал, заныл Всеслав! Душно было! Темно! И тяжело – словно опять на нем медведь, и рвет его, бьет лапами! Хозяин! Я…

      А после ничего. Тьма. Тишина. И сколько было так, Всеслав не знал – миг, день, неделю, год…

      Нет, час всего, а то, может, и меньше – как всегда. Глянул в окно – день на дворе. А ты, он подумал, лежишь – в одном исподнем – у себя. Век не поднять, губ не раскрыть. Гул в голове. Язык опух, не повернуть его – он весь искусан. Кровь липкая; течет…

      Игнат кричит:

      – Князь! Князь!

      Нет, не кричит он – шепчет. И поднимает, и трясет тебя. И просит:

      – Выпей, полегчает!

      И рот тебе разжал, и влил. И пил ты, поперхнулся, и снова начал пить. Зубами клацал, ныл…

      Ф-фу, отпустило наконец! Упал Всеслав. Глаза открыл. Да, точно – день. Он слабо улыбнулся, жив, жив, подумалось, опять Она не обманула! После хотел сказать, чтобы Игнат еще водицы дал – да промолчал, не смог, язык совсем не слушался. После глаза сами собой опять закрылись. Брат Ратибор, ты помнишь, говорил: «Не бойся смерти. Жизнь – это сон, смерть – это пробуждение». Да, помню, как же, да… И тотчас же заснул.

      Очнулся. Все болело. Ну и досада, как всегда: вот ты опять не уберегся. Ведь знал же, кого звал! И чуял ведь: как только ты вошел к ним в гридницу, так сразу будто варом окатили! И тебя сразу повело. Нет чтобы… Да чего теперь! Как было, так и было. Кем ты рожден, тем и умрешь, ни крест, ни оберег тебя не оградят – потому что от себя не оградишься. Волк, он есть волк, волк-одинец, волк в княжьей шкуре, зверь…

      Взвыл зверь! Затрясся! Князь стиснул зубы и весь скорчился, заныл! Тьма! Смерть!..

      И опять тишина. И светло. И боли словно не было. И голова опять чиста. И на душе опять легко. Всеслав стер пот со лба, лег на бок, полежал. Все хорошо, подумалось, все хороши, и день хорош. Вот только боязно! Чего? Блажь это, князь! Ты – князь, ты – человек такой же, как и все, ты никакой не волколак, не лгал ты, не казнил, а был любим, сынов взрастил и отчину держал, а срок пришел…

      Всеслав поежился. Уперся в изголовье, сел. Громко, как только мог, позвал:

      – Игнат!

      Игнат принес воды – заговоренной, из криницы. Игнат всегда имел запас; чуть что – и сразу подавал, даже не спрашивая, надо ли. Владыка гневался, грозил: «Негоже пастырю!» Так пастырь – это он, владыка, а не я, а я такой же, как и все, смущенный.

      Напившись, Всеслав лег, потянулся, зажмурился… И вдруг спросил:

      – Иона здесь?

      – Как здесь? – переспросил Игнат. – Нет никого. Эти ушли, все трое. А Иона же совсем не приходил, Любим же сказал – он хворает…

      – Да знаю я! – сердито перебил Всеслав. – Но здесь ли он, владыка, или нет? В Детинце? При Софии?

      – Нет, он в Окольном. Еще же только апрель.

      Князь повторил:

      – Апрель… – подумал и спросил: – А день какой?

      – Девятый.

      Девятый, пятница. А в среду…