Кладовая солнца. Михаил Пришвин

тебя, кажется, там колбаса? Дай мне немного.

      Алпатов дал ему отломить от своего завтрака. Фортификантов стал есть и рассказывать, что исторические законы имеют под собою более глубокие – естественно-исторические, а чтобы приблизиться к их пониманию, нужно прочитать книгу Сеченова «Рефлексы головного мозга». Рассказывая, Фортификантов уплетал колбасу и не оставил Алпатову ни крошки. В другой раз было то же самое, и наконец, поняв, что Фортификантов расположен к нему только из-за еды, Алпатов попытался обратиться к украинцу. Широкий этот украинец и на вид такой открытый, как большая дорога: приходи и уходи, когда хочешь, и ночью и днем.

      – Какие такие законы? – сказал он насмешливо.

      Разговор был на улице, вся компания шла за Жучкой. Алпатов нарочно громко сказал, чтобы слышала Жучка:

      – Ис-то-ри-чес-ки-е.

      – Вздор, – ответил украинец, тоже так громко, что Жучка обернулась и внимательно поглядела на Алпатова.

      – Ну, естественные, – сказал Алпатов, наверняка пуская в ход мудрость Фортификантова.

      – Вздор и это, – воскликнул украинец, – никаких нет законов, все относительно.

      – Ну, это вы чересчур, – обернулась Жучка, – есть же все-таки нечто.

      – Нечто? – воскликнул украинец. – Я вам сейчас скажу, чтó это нечто.

      – Что?

      Украинец поднес палец к самому ее носу и, обрубая им каждый слог, отчеканил:

      – Ав-то-ри-тет-с!

      – А как же первая причина? Первое движение? – рискнул спросить Алпатов.

      Украинец опять отчеканил, рубя пальцем перед самым носом Алпатова:

      – Ме-та-фи-зи-ка!

      Слово «метафизика» было сказано с таким презрением к ней, с таким авторитетом, что дальше спорить было невозможно.

      Алпатов отошел от компании и слышал, как женщина будущего спросила:

      – Кто этот франт?

      – Купчик, – ответил украинец, – племянник Астахова.

      Уничтоженный и подавленный шел Алпатов, и казалось ему, какие-то шкуры стали слезать с него: конечно, у него было это чуть-чуть в уме, что он племянник самого богатого человека, но ведь это случайно. Он кончит гимназию, уедет, и опять он – бедный, просто Алпатов. И потом, ведь это отец его был Алпатов, и он отца своего не знал, значит, он же и не Алпатов. Кто же он сам по себе? Как же украинцу нет никакого дела до этого и до самого главного? Смутно, как бы веянием пролетающих над ним мыслей, Алпатов чуял в этом «сам по себе» самую ту первую причину и самое важное, но тут же и упирался в то, чем его все упрекали, – в са-мо-лю-би-е.

      Раз во время урока Алпатова осенило, что лучше всех из всей компании Семен Лунин, прекрасно бедный, каким бы и он хотел быть и когда-нибудь непременно и будет, вечно занятый своими любимыми вычислениями по статистике. На большой перемене Алпатов подходит к нему и заводит разговор, такой же, как с Фортификантовым. Семен, не отводя карандаша от своих вычислений, обертывается к нему и спрашивает:

      – Читал ли ты Чернышевского «Что делать?»?

      – Нет,