Кладовая солнца. Михаил Пришвин

проезда наследника по Сибири и связанной с этим железной дороги.

      – Сибирь тогда будет, – говорил Яков Иванович, – совершенно как Америка.

      Директор громко хрюкнул и пробормотал:

      – Что, к нам Америка из Петербурга приедет?

      – Ну конечно, – ответил Яков Иванович, – из Петербурга. Сибирь-колония совершенно соединится с метрополией, и всем будет хорошо, очень даже хорошо.

      В середине ужина тонкий учитель словесности начал говорить длинную речь просветителю края Ивану Астахову. Но у него затянулось, и вдруг ловкий Косач-Щученко вырвал у него всю силу, крикнув:

      – Выпьем за лейденскую банку!

      Все крикнули «ура» и принялись качать Ивана Астахова.

      Порядок исчез, места перепутались, капитаны сбились к одной стороне и запели «Вниз по матушке по Волге», учителя – «Не осенний мелкий дождичек». Те, кто не пел, обменивались через весь стол невозможными криками, взятыми, наверно, у кочующих в степях полудиких народов.

      – Эй, бер-ге-ле-гет! – кричали с одной стороны.

      – А ба-ба-ба-гыыы! – кричали с другой.

      Усердно работая на той и другой стороне по восстановлению порядка, любитель застольного пения Косач-Щученко наконец захватил всю власть. Ему помогала Марья Людвиговна.

      – Через тумба, тумба – раз! – пел Косач.

      – Через тюмба, тюмба – два! – пела Марья Людвиговна.

      – Через тумба, тумба – три! – схватили другие голоса.

      – Телеграфный столб! – грянули все.

      Мало-помалу из всего этого хаоса определилась любимая всеми «Зимушка» и, наконец, ее знаменитый куплет:

      Как у нашего патрона

      Черт стащил с башки корону.

      И на нашем славном троне

      Село чучело в короне!

      Начали пощипывать Марью Людвиговну. Иван Астахов даже извинился:

      – Это я по-стариковски.

      Аукин давно лежал под столом. Из кучи красных, потных, волосатых рож Алпатов заметил, как дядя манит его к себе, протягивает ему двадцатипятирублевую бумажку и необыкновенно сердечным голосом говорит:

      – На-ка вот, съезди, пора, брат, я сам начал с двенадцати лет.

      Потные рожи советовали дяде:

      – Вам бы надо самим – в первый раз страшно.

      – Ну что же, я и сам свезу. Вели-ка заложить Червончика. Только надо бы директора вперед спросить, как он смотрит на это. Ступай-ка найди его.

      Алпатов идет искать и верит, твердо верит, что директор этого не допустит. Только бы поскорей найти его. Проходя коридором, в полутемном углу он заметил и поскорее, испугавшись, что его заметят, бросился в темную комнату: он заметил – в углу Марья Людвиговна целовалась с Косачом. Алпатов приблизил лицо к окну, и там ему за окном открылся мир совершенно другой – там над степью открыто правил месяц и дрожала Алена-звезда, его Алена.

      «А что, если, – схватился он, – дядя, не дождавшись директора, велит ехать? Да и непременно же велит. Одно спасенье – найти поскорее директора».

      Возле кабинета он слышит возню.

      – Это