Господа офицеры. Борис Васильев

поняла, что Володину влюбленность приняли как сельское развлечение, и это было неприятно.

      – Он что же, учился там?

      – Кажется, по медицине.

      – Он очень умен и образован, – сказала вдруг Маша. – И это очень важно, потому что он сын сельского священника.

      – Как интересно! – Лизонька с любопытством посмотрела на Машу. – Следует признать, что его способности превосходно подмечены вами.

      – Знаете, я лишена сословных предрассудков, – решительно объявила Полина Никитична. – В наше время следует отдавать предпочтение уму и таланту.

      – Совершенно согласна с вами, – сказала Варя. – Еще чашечку?

      – Благодарствую. Говорят, Бальзак умер от кофе.

      – Бальзак умер от гениальности, – улыбнулась Лизонька. – Я где-то читала, что гениальность сжигает человека и все гении умирают молодыми.

      – Вероятно, они просто умирают раньше времени, – сказала Варя. – Но нам это, кажется, не грозит? Если не возражаете, я покажу вам ваши комнаты. Чай мы попьем в шесть часов.

      Проводив дам, Варя вернулась в гостиную. Маша сидела на прежнем месте, мечтательно уставившись в противоположную стену.

      – Зачем ты бахнула про Аверьяна Леонидовича? – недовольно сказала Варя. – Очень им надо знать, кто чей сын.

      – Надо всегда говорить правду, – отрезала Маша. – В мире и так слишком много лжи.

      – Или молчать. Особенно когда разговаривают старшие.

      Маша недовольно повела плечиком, перебросила косу на грудь, потеребила ее и надулась.

      – Прости, – улыбнулась Варя. – Просто мне не нравится эта Елизавета. По-моему, она злючка. Пойду-ка я посмотрю, что там поделывают мужчины.

      Она пришла вовремя: мама недаром говорила, что женское сердце – вещун. Красный, взлохмаченный Владимир покачивался перед Беневоленским и кричал:

      – Вы забываетесь, милостивый государь! Да! Забываетесь!

      – Я не дам вам больше ни глотка, – негромко говорил Аверьян Леонидович. – Вы непозволительно пьяны.

      – А как вы смеете? Да! Как вы смеете мне ук-казывать? Кто вы такой? Вы штафирка! Шпак! А я – военный!

      – Пусть пьет, – благодушно улыбался тоже изрядно хвативший Федор. – Напьется – уснет, а мы будем говорить. С Елизаветой…

      – Не сметь о благородной женщине! – кричал юнкер.

      В кресле уютно спал Сергей Петрович, изредка морщась от громких воплей. Варя сразу поняла, что уговорами действовать бесполезно.

      – Федор и Владимир – в баню! – резким, как у отца, голосом скомандовала она. – Чтоб к чаю были трезвыми! Позор! Федор, выведи его, или я кликну людей.

      – Идем, возлюбленный брат мой, – сказал Федор. – Идем, идем.

      – Я – офицер! – объявил Владимир в дверях. – Я презираю шпаков.

      Братья вышли, с грохотом скатившись по лестнице. Варя робко глянула на невозмутимого Беневоленского и почувствовала, что краснеет.

      – Бога ради, извините его, Аверьян Леонидович. Он не ведает, что творит.

      – Господь