Суер-Выер. Юрий Коваль

возьми! – говорил многоопытный Пахомыч. – Я и не думал, что у нас на борту имеется такая красота!

      И здесь, уважаемый читатель, не дойдя ещё до описания колки Уникорна, я должен описать красоту обнажённой мадам Френкель.

      Ну, скажем, пятки. Розовые пятки, круглые и тугие, как апельсины, плавно переходящие в икры, тоже тугие, хотя и не такие розовые, но набитые икрой, как рыбьи самки. И колени были розовые, как апельсины, и апельсиновость колен вызывала жажду и любовь к цитрусовым, которые прежде я не очень-то привечал.

      Ну а дальше, по направлению к верху, возвышался так называемый чёрный треугольник, который отрицал возможность сравнения с апельсином, но не уничтожал возникшей внезапно любви к цитрусовым.

      Этот убийственный треугольник нуждался бы в более тщательном сравнении и по форме, и по содержанию, но я, поражённый редчайшими углами, шептал про себя:

      – Тубероза… тубероза…

      Над этой зверобойной туберозой покоился живот, полный вариаций округлого, элегантно подчёркнутый выстрелом пупка. Он манил, звал, притягивал и, в конце концов, ждал.

      То же, что находилось над животом, я бы даже как-то постеснялся назвать грудями.

      Я бы назвал это взрывами смысла, ретортами безумия.

      Они разбегались в стороны, как галактики, в то же время собирая в единое целое тебя как личность.

      Между этими галактиками торчал, как в тумане, кривой рог Уникорна.

      Капитан схватил Уникорна за рог и стал отрывать его от мадам Френкель. Бедняга Уникорн упирался изо всех сил, дорвавшись до красоты.

      – Колите его дротиками, оралы! – кричал Суер.

      В этой нервозной обстановке капитан комкал слова, называя нас вместо орлов оралами. Но мы действительно менее были орлами и более – оралами.

      Дротики наши не втыкались в монстра. Пахомыч ругал механика Семёнова, который перезатупил их, пользуясь дротиками вместо отвёрток и ковырялок в разных патрубках машинного отделения. Мы переломали все дротики и кортики, но оторвать однорогое чудовище от взрывов смысла, то есть от грудей нашей достопочтенной мадам, никак не удавалось.

      – Он заходит всё дальше, – тревожно шептала мадам. – Капитан, мы так не договаривались.

      Уникорн и вправду, что называется, дорвался. И его, в сущности, можно было понять.

      – Понять-то мы его понимаем, – задумчиво говорил капитан, – но и отрывать как-то придётся.

      – Выход есть, – сказал Пахомыч, – но очень сложный. Надо привязать его на буксирный канат и рвануть как следует.

      – Чем же рвануть, старпом? – спросил Кацман.

      – Как это чем? «Лавром»!

      Решение было принято, но разгорелись жаркие споры, за какое именно место надо вязать Уникорна буксирным канатом.

      – За рог! За его дивный рог! – орал лоцман.

      Но тут резко воспротивилась наша покладистая, в сущности, мадам.

      – От ваших буксирных канатов воняет дёгтем, – говорила она. – Попрошу вязать от меня подальше.

      Подальше от мадам Френкель оказались только копыта, а самозабвенный зверь так брыкался, что вязать