Три комнаты на Манхэттене. Жорж Сименон

припевом:

      – Повернитесь к господам присяжным… Вопросов у защиты нет?

      Лурса вздрогнул от неожиданности, так как думал совсем о другом. Думал о том, что его племянник Эдмон не доживет до старости, что ему осталось жить всего года два-три.

      Почему? Да просто так показалось! Он глядел на племянника большими затуманенными глазами. Такой взгляд бывал у Лурса, когда он проникал в самую суть вещей.

      Вопрос? Какой вопрос? Все это бессмысленно! Целая груда желтых папок полна ими, вопросами и ответами. Самыми разнообразными, включая времяпрепровождение Эдмона вечером седьмого октября.

      Он просидел в «Боксинг-баре» примерно до полуночи. Вернулся к себе домой, и Детриво проводил его до подъезда.

      Может быть, это была правда, может быть, нет, этого установить не удалось…

      Если Эдмон убил Большого Луи…

      Он на это способен! И Детриво тоже! Все они вполне на это способны, без всяких побудительных мотивов, просто потому, что таково логическое завершение игры!

      Даже Эмиль!..

      Почему Лурса ни разу не приходило в голову, что стрелял в Большого Луи Эмиль? Вот он сидит напротив, он снова весь напрягся, с ненавистью глядит на Доссена младшего!

      Должно быть, он возненавидел Эдмона с первого же дня, потому что Эдмон был богат, потому что он был главарем их шайки, потому что он держался с Николь как собственник, потому что он принадлежал к влиятельной семье – словом, десятки разных потому что!

      И Доссен его тоже ненавидел. Но совсем по противоположным причинам…

      Однако все это можно довести до сознания пошляков-присяжных и судей не с помощью дурацких вопросов и ответов.

      – Когда вы узнали, что Большой Луи убит, вы тотчас же заподозрили Эмиля Маню?

      – Не знаю…

      – Не подозревали вы в убийстве других ваших товарищей?

      – Не знаю… Нет… Не думаю…

      После допроса молодых людей дело пойдет быстрее. Но председатель старался выполнять свою миссию как можно тщательнее.

      – Только сейчас ваш приятель Детриво сказал, что не может без стыда и сожаления думать о том, что позволил увлечь себя на столь опасный путь. А вы?..

      И Эдмон бросил:

      – Я сожалею…

      Не то что Детриво, который заранее приготовил свою маленькую речь и с видом кающегося грешника шпарил ее наизусть: «Я сожалею о том, что я сделал, и стыжусь, что покрыл позором свою семью, где видел только добрые примеры… Прошу простить мне все то зло, которое я мог причинить и причинил… я… я…»

      Еще целый час длилось заседание, уже при желтоватом свете больших ламп, освещавших только трибуну; в углах, как в церкви, залегла густая тень, и лишь отдельные лица светлыми пятнами выступали на общем темном фоне.

      Анжель в комнате для свидетелей обливала грязью семейство Лурса, пронзительным голосом сообщала желающим мерзкие истории о папаше, о дочке и даже о Карле, которая хмуро забилась в уголок.

      Когда публика стала расходиться с тем характерным шарканьем, какое обычно раздается в церкви после окончания торжественной мессы, каждый с удивлением,