Тихий Дон. Том I. Михаил Шолохов

роняли опушенные семечки. Займище изумрудилось наращенной молодой отавой. Вдали взбрыкивали жеребята, и тягучий смех балабонов, привешенных к их шеям, несло к Дону южным горячим ветром.

      Митька поднял рыбу, протянул выходившей из баркаса Елизавете.

      – Возьми улов-то. На!

      Она испуганно взмахнула ресницами, взяла.

      – Ну, я пойду.

      – Что ж.

      Пошла, держа в откинутой руке нанизанную на таловую хворостинку рыбу, жалкая, растерявшая в боярышнике недавнюю самоуверенность и веселость.

      – Лизавета!

      Она повернулась, тая в изломе бровей досаду и недоуменье.

      – Вернись-ка на-час.

      И когда подошла поближе, сказал, досадуя на свое смущенье:

      – Недоглядели мы с тобой… Эх, юбка-то сзади… пятнышко… махонькое оно…

      Она вспыхнула и залилась краской до ключиц.

      Митька, помолчав, посоветовал:

      – Иди задами.

      – Все равно через площадь надо идти. Хотела ведь черную юбку надеть, – прошептала, с тоской и неожиданной ненавистью озирая Митькино лицо.

      – Дай листком обзеленю? – просто предложил Митька и удивился выступившим на глазах ее слезам…

      …Ветровым шелестом-перешепотом поползла по хутору новость: «Митька Коршунов Сергея Платоновича дочку обгулял!» Гутарили бабы на прогоне зарей, когда прогоняли табун коров, под узенькой, плавающей в серой пыли тенью колодезного журавля, проливая из ведер воду, у Дона на плитняках самородного камня, выколачивая простиранные лохунишки.

      – То-то оно без родной матушки.

      – Самому-то дохнуть некогда, а мачеха скрозь пальцев поглядывает…

      – Надысь сторож Давыдка Беспалый рассказывал: «Гляжу в полночь, а в крайнюю окно гребется человек. Ну, думаю, вор к Платоновичу. Подбегаю, стал быть. – Кто такое есть? Полицевский, сюда! – А это, стал быть, он и есть, Митька».

      – Девки ноне, хвитина им в дыхало, пошли…

      – Митька мому Микишке расписывал: «Дескать, сватать буду».

      – Нехай хоть трошки сопли утрет!

      – Приневолил ее, гутарили надысь, ссильничал…

      – И-и-и, кума!..

      Текли по улицам и проулкам слухи, мазали прежде чистое имя девушки, как свежие ворота густым дегтем…

      Пала молва на лысеющую голову Сергея Платоновича и придавила к земле. Двое суток не выходил ни в магазин, ни на мельницу. Прислуга, жившая на низах, появлялась только перед обедом.

      На третий день заложили Сергею Платоновичу в беговые дрожки серого в яблоках жеребца, укатил в станицу, важно и недоступно кивая головой встречавшимся казакам. А следом за ним прошуршала из двора блестящая лаком венская коляска. Кучер Емельян, слюнявя прикипевшую к седеющей бороденке гнутую трубочку, разобрал синее шелковье вожжей, и пара вороных, играючись, защелкала по улице. За кручей Емельяновой спины виднелась бледная Елизавета. Легонький чемоданчик держала в руках и невесело улыбалась; махала перчаткой стоявшим у ворот Владимиру и мачехе. Хромавший из лавки