Просветлённый. Дара Преображенская

отвернулась от меня и продолжала рыдать. Сложно понять женщин, и мне это тоже никогда не удавалось.

      Я привлёк её к себе, как мужчина, добивающийся расположения женщины. Она обмякла, положила свою голову на моё плечо.

      – Ты думаешь, я заинтересовался рабыней Дорифора?

      В чёрных томных азиатских глазах мелькнул огонь сомнения, я улыбнулся.

      – Нет. Я думал о тебе всё это время.

      Она дёрнулась и хотела уйти, но я задержал её руку в своей. Сахиб говорила с большим акцентом на койне, но я её отлично понимал. За два года жизни в нашем доме она научилась сносно говорить.

      – Я – всего лишь рабыня для Вас, господин. Разве могу я обижаться на Вас? Вы вольны делать всё, что хотите, а мне остаётся думать о моей далёкой родине.

      Она вновь вырвалась и убежала, а я в костюме бога Диониса так и остался созерцать туманные берега, окружённые Эгейским Морем.

      ……По окончании свадебных торжеств было условлено, что моя сестра Лара со своим мужем Дорифором отправятся на Север, затем в Эвбею к дальним родственникам её мужа.

      Диоклет должен был отправиться в Дельфы для подготовки к новым олимпийским играм, а я, оставшись на некоторое время в доме по плану должен был дождаться возвращения отца из Персеполиса (это была тайная поездка, о которой мы условились никому не говорить, ибо Греция в то время враждовала с Персией, и торговлю отца могли счесть за предательство). Затем мы отчаливали от берегов Греции и вновь должны были отправиться в Индию за новым товаром.

      – Присмотри за матерью, Дионис – наставлял меня отец перед отплытием, – в последнее время она стала грустной.

      Я вздохнул.

      – Возможно, она переживает за Лару, которая потеряла своего Поллиона и вышла замуж за нелюбимого и тщеславного Дорифора.

      Отец похлопал меня по плечу, что делал всегда, когда хотел меня подбодрить.

      – Такова жизнь, сынок, – произнёс отец, – такова наша жизнь.

      – Но жизнь делают люди, и моя сестра могла бы быть счастлива, если б мы отправились на поиски Поллиона.

      – Уверен ли ты, что он жив? Или не превратился в раба от бедности своей? – спросил отец.

      – Уверен. Я уверен, что он жив.

      – Почему же? Разве боги подсказывают тебе это?

      – Да, отец, моё сердце говорит мне, что Поллион жив и тоже любит Лару. Мой учитель Фалес на прощание сказал мне: «Слушай своё сердце». Я запомнил его наставления, отец.

      Он не ответил, потому что не знал, что сказать.

      К полудню наша торговая эскадра отплыла, а мать ушла к себе и вышла лишь к ужину, за которым была особо молчалива.

      Я видел, как среди других рабынь за столом прислуживала Сахиб, и тоже молчал.

      Так часто бывает, жизнь начинает течь в своей привычной колее, и вдруг одно событие переворачивает всё с ног на голову, круто меняет твою судьбу, и ты не в силах ничего сделать, и вынужден подчиниться.

      Судьбу мы, греки, называем Фортуной, мы привыкли одушевлять, обожествлять всё, с чем