Дневник доктора Финлея. Арчибальд Кронин

скрипки и что-то напевая себе под нос.

      – У меня в приемной миссис Сазерленд, – сообщил Финлей.

      – Да, – ответил Камерон, не поднимая глаз. – А она была вполне… Я знал ее еще девчушкой, еще до того, как она похоронила себя с этим футбольным пьяницей. Что привело ее сюда?

      – По-моему, у нее меланосаркома, – медленно произнес Финлей.

      Камерон перестал напевать, потом очень аккуратно отложил скрипку. Его взгляд надолго остановился на лице Финлея.

      – Иду, – произнес он, вставая.

      Они вместе вошли в приемную.

      – Ну, Дженни, девочка, какие новости? – нежно, как с ребенком, заговорил Камерон.

      Он осматривал ее глаз даже дольше и скрупулезнее, чем Финлей. Затем оба врача обменялись быстрыми взглядами, подтверждающими диагноз – смертный приговор для Дженни Сазерленд.

      Когда она уже стояла в верхней одежде, Камерон взял ее за руку:

      – Значит, так, Дженни, хорошо, если твой муженек заглянет утром к нам с Финлеем.

      Она посмотрела ему прямо в глаза с той удивительной проницательностью, которая свойственна женщинам, знавшим жизнь далеко не с лучшей стороны.

      – Со мной что-то серьезное, доктор?

      Повисла тишина.

      Во всем облике Камерона, в его голосе была сама человечность, когда он ответил:

      – Что-то очень серьезное, Дженни.

      Теперь, как ни странно, она выглядела спокойнее, чем он.

      – И что это значит, доктор?

      Но Камерон, несмотря на все свое мужество, не мог сказать всей жестокой правды.

      Как он мог сказать Дженни, что над ней навис рок, что она поражена самой страшной болезнью из всех известных, то есть не имеющей аналогов злокачественной опухолью, которая, поражая глаз, распространяется, как пламя, по всему телу, разрушая, разлагая, уничтожая! Никакой надежды, никакого лечения – не остается ничего, кроме как встретить неминуемую и немедленную смерть!

      Самое меньшее – шесть дней, самое большее – шесть недель, столько оставалось жить Дженни Сазерленд.

      – Тебе придется лечь в больницу, девочка, – помедлив, сказал он.

      На что она быстро ответила:

      – Я не могу оставить детей. И Нед… у него важный матч… это же расстроит его, о, это ужасно его расстроит! Это вообще никуда не годится. – Она помолчала. – Может, я подожду до окончания матча?

      – Ну да, Дженни, если хочешь, можешь подождать.

      Вглядываясь в его полное сочувствия лицо, она вдруг осознала всю значимость этих слов. Она сильно прикусила губу. И, помолчав, ответила, с трудом подбирая слова:

      – Понимаю, доктор, теперь понимаю. Вы хотите сказать, что в любом случае это не имеет большого значения?

      Он опустил глаза. Она обо всем догадалась.

      Утро великого поединка выдалось туманным, но еще до наступления полудня великолепное солнце пробилось сквозь туман. Город, напрягшийся от страшного волнения, был тих.

      Уже в одиннадцать часов, опасаясь остаться без места, к парку потянулись люди. Не Нед, конечно! Нед лежал в постели, как всегда набираясь сил перед матчем. Вообще, у него был особенный