Ловец бабочек. Карина Демина

не отличался, но на кушеточку, томно забросив ручку на белое чело. Панночка Гуржакова застыла с приоткрытым от удивления ртом, а матушка ее, брезгливо поморщившись, произнесла:

      – Странные у вас вкусы, пан Себастьян.

      В коробке, на промасленной бумаге, на фарфоровом блюде, лежала голова.

      Человеческая.

      Мужская.

      Себастьян закрыл глаза и ущипнул себя, очень надеясь проснуться. А что… мало ли какие сны снятся. Может, он вообще не воевода, а тихий и скромный старший актор, всецело довольный своею должностью и судьбой… и нет ни Гольчина, ни местное управы, ни панн с панночками, его крови и жития жаждущих, ни пана Мимирова… ни головы.

      Но нет, провидение не смилостивилось.

      Голова не исчезла.

      Она лежала, такая… какая-то такая… ненастоящая? Белая? Нет, покойники, само собой, редко бывают румяны, но все ж эта…

      Краска.

      Себастьян вытер лицо ладонями.

      Конечно… голову покрасили… может, она вовсе не настоящая, папье-маше или воск там. Дурной розыгрыш… но чутье подсказывала, что надеяться на этакое счастье нельзя.

      Себастьян подошел поближе.

      А ведь знакомый.

      Как его…

      Себастьян мотнул головой, в которую упрямо лезли мысли о скорой женитьбе… голова? Подумаешь, голова… голова свадьбе не помеха. Никуда она, в отличие от невесты, не денется. Ее, если уж Себастьян так беспокоится, вовсе в храм взять можно.

      Свидетелем.

      Он сунул палец в ухо, пытаясь приглушить мерзкий шепоток.

      – Что вы делаете? – взвизгнул пан Мимиров, на голову взиравший с суеверным ужасом. – Почему вы ничего не делаете! Сделайте что-нибудь!

      – Сделаю, – вполне миролюбиво пообещал Себастьян.

      …и этого свидетелем…

      …и всех, кто в управлении есть… радость-то какая… столько лет одиночества.

      – Еще как сделаю, – Себастьян изо всех сил попытался сосредоточиться на голове.

      Местечковый живописец.

      Тот, который государев портрет сотворил. Он еще время от времени заводил беседы престранные о живописи. В живописи Себастьян ничего не понимал, потому беседы и не завязывались. Что еще о нем Себастьян знает?

      Ничего.

      Случайный человек… но почему голову отрезали? И не просто… выкрасили вот старательно… лицо белым, глаза закрытые черною краской подвели…

      Губы красные.

      Алые даже.

      И потому смотрится голова празднично, ярко.

      – Ужас какой, – отмерла панночка Гуржакова, и глаза закатила, но убедившись, что единственная кушеточка занята, лишаться чувств передумала. Панночка Белялинска меж тем соизволила глаз приоткрыть, а сестрица ее верещать перестала. И в кабинете повисла зловещая тишина.

      Себастьян снял треснувший телефонный рожок.

      – Некроманта ко мне… и ведьмака тоже.

      Глава 3. О прошлом, которое не отпускает

      – Дорогой, почему у тебя спина расцарапана?

      – Ах, дорогая, я так устал… меня орел нес!

      …пример