Ловец бабочек. Карина Демина

отогнал непрошенную мысль. Интересно, чем эти пользовались, если мысль о женитьбе показалась вдруг донельзя заманчивой? А Белялинска взялась за другую руку, голову на плечико пристроила и мягко так произнесла:

      – А знаете, нам ведь с вами тоже поговорить есть о чем…

      Шея зачесалась сильней.

      И воротничок накрахмаленный показался вдруг донельзя тугим. Себастьян с немалым трудом стряхну обеих красавиц. Вот же… а с виду приличные панночки…

      – И о чем же, – голос стал сиплым. А чесалась уже и спина.

      Знакомо.

      – Это такое дело… – пропела Белялинска. И от голоса ее голова закружилась.

      Красивый голос.

      Нежный.

      И сама она… пусть помолвлена, но помолвка – еще не свадьба. Себастьяну не откажут, если попросит руки… а он попросит?

      Отчего бы и нет?

      Сколько можно жить одному, и вправду так недолго одичать. И разве не приятней ему будет возвращаться в свой уютный дом, чем в прокуренную гостиную панны Гжижмовской? Любовь? Что с той любви… трезвый расчет и только… панночка Белялинска умна. Воспитана. Сдержанна.

      Она станет хорошей женой.

      Детей вот родит.

      На детях мысль споткнулась и погибла. Нет, дети его не то, чтобы пугали, скорее при виде их, особенно младенцев, Себастьян начинал испытывать пренепреятнейшее чувство беспомощности.

      – Все отошли, – рявкнул он и, не удержавшись, поскреб-таки шею.

      Чешуей пошла.

      Слева.

      А с права рог проклюнулся, не на шее, само собой, но легче от того не было.

      – Вам действительно стоит выйти, – мурлыкнула панна Белялинска, подталкивая к выходу и свою заклятую подругу, которая выходить не желала, и пана Мимирова.

      – А почему это нам? – панна Гуржакова уперла руки в бока. – Мы, между прочим, первыми приехали, правда, дорогая?

      Дорогая испустила томный вздох, от которого яблочно-хмельной аромат приворотного окреп.

      – Вообще-то… – начал было па Мимиров, но обе дамы повернулись к нему и хором произнесли:

      – А вы помолчите!

      – Вас вообще здесь не стояло, – добавила панна Гуржакова непререкаемым тоном. – А потому поимейте совесть вести себя прилично!

      От этакой наглости пан Мимиров онемел.

      И растерялся.

      И растерявшись, почти позволил вытолкать себя из кабинета, но в последний миг опомнился и растопырил руки, будто желая дверь обнять.

      – Что вы себе позволяете?! – взвизгнул он, отбиваясь от дам, единых в своем желании избавиться от лишнего свидетеля. – Что они позволяют?!

      Обратился пан Мимиров уже к Себастьяну.

      И тут же подобрался.

      – А вы… вы что себе позволяете? С рогами на рабочее место являться?! Пугать бедных горожан чешуею… я буду жаловаться!

      – Не сомневаюсь, – прохрипел Себастьян, осознавая, что ему-таки повезло. Яблочный дурман младшенькой Гуржаковой, которая изо всех сил старалась оным дурманом пользоваться и теперь отчаянно хлопала ресницами и губки надувала, но оттого не становилась