Бурная весна. Горячее лето. Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

губерния, она так и считается изо всех долговечная, – словоохотливо ответил Мальчиков.

      – Гм… не знал я этого, – удивился Ливенцев. – А почему же так?

      – А почему, – нас отцы наши так приучили: вот, сосна цветет весной, этот самый с нее цвет бери и ешь себе, – никакого туберкулеза иметь не будешь, потому что там ведь сера, в этих цветочках в сосновых. Также весной, когда сосну спилят, из нее сок идет, опять же мы в детях и этот сок пили… Вот почему наши вятские жители по сто и более годов живут, – говорил Мальчиков четко и на «о».

      Ливенцев спросил его:

      – Отец-то жив?

      – А как же можно, ваше благородие! Девяносто семь ему сейчас будет, ничуть не болеет, как бывает в такие годы, и все дела справляет в лучшем виде, – с явным восхищением и своим отцом и своей губернией говорил Мальчиков. – Да у меня и двое дядей еще в живых, тем уж перевалило… У нас если там шестьдесят – семьдесят лет, это даже и за годы не считается!

      – Вполне значит, молодые люди и воевать идти могут?

      – Так точно, вполне могут, – зря их и не берут.

      Поговорив еще и с Гаркавым и с фельдфебелем, Ливенцев наконец отпустил их в роту, сказав:

      – Теперь уж поздно, а завтра я уж с утра пройдусь по окопам, посмотрю людей.

      Ушли трое, – в блиндаже стало заметно просторнее, и вот тогда-то разглядел Ливенцев всю убогость своего жилища, рассчитанного на долгие, может быть, дни, и оценил как следует и ковры, и драпри, и лампу, хотя без абажура, у Капитановых, и другую лампу с белым абажуром, и бронзовые часы на столе полковника Кюна.

      – Прикажете сейчас сдать вам все ротные ведомости? – мрачно спросил Некипелов.

      – Нет, это уж завтра, – сказал Ливенцев, только по движению подпрапорщика заметив в углу стола кипу бумаг, накрытую газетой, а рядом с нею пузырек с чернилами, ручку с пером и карандашик.

      В блиндаже было два топчана с очень грязными тюфяками на них из каких-то рыжих мешков, и Ливенцев спросил подпрапорщика:

      – На какой же из этих роскошных кроватей спите вы?

      – Я вот на этой, – безулыбочно ткнул пальцем в один из топчанов Некипелов.

      – Хорошо-с, вы на этой, а на другой кто имеет обыкновение почивать?

      – А на другой – фельдфебель.

      – Вот как! Так значит, он не с ротой, а я его в роту послал! Ну, с сегодняшней ночи он уж пусть устраивается там, с ротой: это во всех отношениях лучше и даже необходимо… Теперь остается, стало быть, вам пойти познакомиться со своей четырнадцатой ротой, – обратился Ливенцев к Обидину, но тот забормотал растерянно:

      – Я… чтобы… сейчас… так поздно? Не лучше ли мне это завтра с утра, а?.. Я, признаться, очень хочу спать… Я мог бы вот тут на столе устроиться, если вы позволите… Я раздеваться, конечно, не стану, а просто так, как есть…

      – Да я вам могу свой топчан уступить на ночь, – что же тут такого, – вдруг начал сворачивать свою постель Некипелов, действуя довольно проворно длинными руками.

      Он весь был длинный, но в то же время с каким-то неестественным, может быть даже переломленным