Парниковый эффект. Олег Дудинцев

где только мог, а потому и лишнее слово сказать боялся, теперь же намерен жить, ни на кого не оглядываясь, без лжи и по совести.

      «Да, похоже, он безнадежен, – мысленно ужаснулся Иннокентий Сергеевич. – И меня вместе с собой погубит».

      – Вы ведь, как я погляжу, тоже не ангел, иначе б так сильно не нервничали, – поддел его снова Ланцов. – Но это ваши проблемы, я никого учить не намерен, а уж тем более умышленно заражать. Ну, разве что вашего Тищенко, да и то только ради вас.

      Его граничащие с детской наивностью рассуждения вконец взбесили профессора, и он, не выдержав такого над собой издевательства, взорвался:

      – Вас скоро тронут! За одно место! И очень больно! Вы как единственный установленный распространитель инфекции для многих смертельно опасны! Меня вы уже осчастливили! А Зотов с генералом?! А остальные невинные жертвы?! Да стоит им об этом узнать, вас тотчас же на куски порвут!

      Конечно же, Василий Васильевич не был уж настолько наивен и безрассуден, чтобы совсем отмахнуться от прозвучавших в его адрес угроз, поэтому напрямую спросил у соседа, чего собственно тот от него добивается.

      «А действительно, что?» – спросил себя Разумовский и, немного подумав, предложил ему, сохраняя втайне от всех истинную причину и цели, лечь к нему в клинику и пройти там обследование с целью обнаружения этого вируса и дальнейшего его изучения ради всеобщего блага.

      Первоначально Ланцов стать подопытным кроликом наотрез отказался, затем после увещеваний и разъяснений профессора долго не соглашался, ссылаясь на занятость на работе, и все же мощным воздействием на его ставшую уязвимой совесть и обвинениями в эгоизме Иннокентий Сергеевич, хотя и с большим трудом, добился его согласия.

      Обговорив сроки госпитализации и расплатившись по счету, они оделись и покинули заведение, и, оказавшись на улице и вдохнув полной грудью морозного воздуха, Василий Васильевич, пройдясь до угла дома, остановился и, устремив свой взор к светящимся в темном февральском небе трубам районной ТЭЦ, с минуту неподвижно на них смотрел, а в ответ на вопрос удивленного этим зрелищем Разумовского, объяснил ему:

      – Горы при лунном свете вспомнились.

      – Да вы, оказывается, поэт, – поиронизировал тот, и тут же позади них послышался женский крик, заставивший заговорщиков обернуться. С призывом остановиться к ним в накинутом на плечи пальто и съехавшем на сторону парике с косичками неслась во весь дух обслуживавшая их официантка.

      Подбежав, она дрожащей рукой в перчатке протянула Ланцову недополученную ими сдачу в размере пятидесяти шести рублей и стала со слезами на глазах извиняться за свой обман, и Василий Васильевич, забрав у девушки деньги, слегка пожурил ее, а затем успокоил, сказав, что подобное в ее жизни больше не повторится, после чего с торжествующей улыбкой взглянул на профессора.

      «Да он не поэт, а алхимик какой-то. Второй раз за сутки дерьмо в чистое золото превращает», – мысленно изумился тот, после чего они распрощались