Парниковый эффект. Олег Дудинцев

увидел вышедшего из-под арки дома ненавистного ему начальника ЖЭКа и первым его желанием было скомандовать псу «фас», но подавив в себе искушение, он развернулся и пошел в обратную сторону, однако Ланцов догнал его, поздоровался и, как ни в чем не бывало, справился об исправности отремонтированного сантехником крана.

      Стерпеть это Иннокентий Сергеевич уже не смог и обрушился на пустившего под откос его жизнь соседа с гневными обвинениями, припомнив ему заодно и явившегося на ночь глядя пьяным сантехника. Ланцов все это стоически перенес, возмутился несправедливому его увольнению, обругал коррумпированную насквозь медицину, однако вины своей не признал и все претензии в свой адрес отверг.

      Всю последующую неделю в ожидании приказа об увольнении Разумовский был занят поиском нового места работы, а когда в понедельник ему позвонила утром секретарша завклиникой и попросила приехать, надел парадный костюм с ярким галстуком и отправился в кадры, но приехав туда и узнав, что приказа не существует, а его заявление забрал себе еще в пятницу Тищенко, пошел к нему за подробными разъяснениями.

      Семена Ильича он застал в своем кабинете сидящим в кресле возле окна и пребывавшим, судя по осунувшемуся его лицу и помятому виду, не в лучшей физической форме, а в помещении было сильно накурено, хотя тот давно уже распрощался с этой вредной привычкой, и в голове Разумовского мелькнула шальная мысль: «Неужели все-таки заразился».

      Повернувшись к нему, Тищенко закурил сигарету, а после, предвосхищая вопрос подчиненного, объявил ему, что приказа об увольнении нет и не будет, так как считает его превосходным хирургом и прекрасным руководителем, и, махнув рукой в сторону двери, устало сказал:

      – Так что ступайте к себе и работайте, вас больные на отделении заждались.

      – Но я как прежде уже не смогу, – пытаясь осмыслить услышанное, пояснил ему Разумовский. – И вы это прекрасно знаете.

      Тищенко сделал затяжку и по не понятной пока еще до конца причине закашлялся, а затем, загасив сигарету в стоявшей на подоконнике пепельнице, сказал ему без всякого сожаления:

      – И я теперь не смогу, а следовательно, мы с вами в одной упряжке.

      Сомнения в том, что он инфицирован, отпали после сказанного им уже окончательно, но вместо восторга и торжества по этому поводу Иннокентий Сергеевич вдруг почувствовал жалость и сострадание к этому сделавшему много полезного в своей жизни заслуженному врачу.

      – Пусть вас это не удивляет, – стал объяснять ему Тищенко. – Я ведь все эти дни много думал о нашем последнем споре и пришел к заключению, что во многом вы были правы. И далось мне это решение, как вы понимаете, совсем нелегко.

      – Еще как понимаю! – вырвалось у Разумовского, и реплика эта не ускользнула от слуха многоопытного врача, и тот, глядя ему в глаза, моментально отреагировал:

      – Вот значит как… И давно это с вами?

      – Не очень, – не устояв перед его пронзительным взглядом, признался Иннокентий Сергеевич.

      – Диагностировать