Крымская лихорадка. Виталий Еремин

было полно старух, празднично приодетых, с орденами и медалями. Некоторое время они молча разглядывали Носкова, его исхудавшее лицо. Потом заговорили все разом, выражая свое сочувствие и восхищение. Носков растроганно пожимал протянутые к нему руки.

      – Скажите нам речь, – торжественно попросила бабулька, увешанная медалями и значками до самого пояса.

      – Пожалейте Олега Степаныча, – воскликнула Лаврова. – Он только вышел из голодовки.

      – Нет, пусть он нам что-нибудь скажет, – настаивала орденоносная бабулька.

      – Скажу о своей семье, – начал Носков, – Нас трое: я, жена и взрослая дочь. У нас две маленькие комнатки на первом этаже хрущевки. Я – бывший следователь. Был вынужден уйти из прокуратуры. О причине Клавдия Ивановна вам наверняка уже рассказала. Два года был в загранплавании простым матросом. Потом работал в адвокатуре.

      – Кто вы по своим убеждениям? – строго спросила бабулька.

      Носков подумал и ответил:

      – Говорят, убеждения – это что-то врожденное. Якобы человек появляется на свет либо коммунистом, либо демократом, либо фашистом. Не знаю, может, и так. Скажу о себе. Свое главное убеждение я бы сформулировал так: власть должна перестать врать народу и пользоваться его доверчивостью и долготерпением.

      Старушки слушали с отсутствующими лицами. Похоже, их волновали совсем другие вопросы.

      Носков сказал:

      – Вы хотите знать, удастся ли мне вернуть Крым в Россию?

      Старушки загалдели. Именно этого они и ждали.

      – Это не так просто сделать, как нам хотелось бы. И, прежде всего, потому, что этого не жаждет сама Россия. А точнее, ее руководство. Но я продолблю эту стену. Мы восстановим историческую справедливость.

      Последние слова Носков произнес с напором, потрясая крепко сжатым кулаком. Бабульки зааплодировали.

      Неожиданно послышался стариковский тенорок:

      – А правда, что вы хотели вытащить Горбачева из Фороса, когда его там зажали?

      Старичок был маленький, высохший, малоприметный в массе бабулек.

      – Был грех, – усмехнулся Носков. – Я даже просил Кузьмина, тогда он был первым секретарем обкома, дать мне роту милиционеров.

      – И правильно сделал Кузьмин, что не дал вам людей, – проскрипел старикашка. – Вы бы их всех положили. Да и кого спасать хотели? Говоруна. Пустобреха. Анафема ему!

      – Конечно, анафема, – поддакнул Носков.

      Старикашка продолжал:

      – Вот, Клавдия Ивановна говорит, что вы однажды независимое расследование провели, когда искали убийц ее сына. Это, конечно, похвально. Но ежели так, то, выходит, не такое уж у нас было тоталитарное государство. Надо объективно оценивать вчерашний день, молодой человек. Прошлое не было абсолютным злом. А то, что пришло ему на смену, вовсе не избавление от этого зла.

      Носков снисходительно прищурился.

      – А что же?

      – Новое зло, еще более изощренное, от которого вообще никогда не освободиться. Нет, я не про вас лично. Хотя и о вас могу сказать. Вы, я вижу, чувствуете