Перемирие. Роман Корнеев

огромными воротами, запертыми на тоже немаленький старый замок. Такие амбарными называют.

      Перелезть через забор стоило нескольких усилий, а правила… плевать ему на все правила с высокой колокольни.

      Здесь было даже еще тише, чем в спящем городке. Тут редко кто бывал даже днем. Шелестели деревья, цвели поздние осенние цветы, падали листья, тихо кружась над землей…

      Ровными рядами здесь стояли мраморные плиты с надписями, четкими холмиками обработанной заботами неведомых ему людей земли возвышались над пожухлой травой могилы.

      Это было Новое Кладбище.

      Еще шагов сто…

      Да, не ошибся.

      Он стоял над собственной могилой. Здесь тоже только плита и холмик земли.

      А что же еще.

      Он пришел.

      Эпилог

      – Ты все-таки притопал. А ведь так близок был в этот раз!

      Он узнал этот слегка ехидный голос. Позади него стоял хозяин тех трех цветков с геранью, что жил на втором этаже углового дома. Вот только почему он никак не припомнит, что же связывает этого старика с ненавистным перемирием?

      – Тебе снова дано уйти, солдат. Так не медли, воспользуйся дарованным, только помни одно: лучше умри там, поскольку в следующий раз ты все поймешь, как понял я когда-то, и возвращение туда станет невозможно. Нельзя быть в бою и не верить в него.

      Он оглянулся и посмотрел на темневшую поблизости фигуру.

      – Кто вы?

      – Я – один из первых, кто вернулся из боя. Тогда это было гораздо проще, но, поверь, все равно хорошего мало. Не поступай, как я, если почувствуешь зов – беги за помощью к доброй старушке-смерти.

      Он молчал некоторое время, размышляя над словами говорившего.

      Но так и не смог ничего ответить.

      Сверкнула молния, и мир погас, разорванный ею на части.

      Не осталось даже этого призрачного света.

      Он снова был счастлив.

      На могиле же теперь стоял другой год смерти. Немного другой.

      Лилия и солнце

      Лилия на фоне заходящего солнца – вот символ борьбы всего земного с самим собой.

      Ма Шэньбин-третий

      Даже трава здесь была какая-то чужая. Жесткая, бурая, неживая. Высохший суглинок кое-как утыкан ржавой щетиной, украшен мятой пачкой из-под «запашка», присыпан серой пылью. Ею же покрыты крепкие, но уже донельзя стоптанные ботинки, своим кособоким тандемом довершающие натюрморт. Сколько всего исхожено, бывали в местах и похуже. Здесь же – пусто и скучно, обычная картина урбанистического нашего настоящего. Вон, чуть поодаль проплешина возле мусорного бака, горело тут что-то недавно, оставив на закопченной земле трухлявые ошметки, проткнутые насквозь перекрученной проволокой. Тут же чахлая рябина посторонилась – прочь от этого чудовища. От ее кривого ствола тянется к обломку бетонного столба плеть пластикового жгута, призванного, кажется, выпрямить несчастное деревце, но только превратившего