Божьи дела. Семен Злотников

даже хотел было поглумиться над ним – однако сдержался: ибо кто виноват, что родился уродом?..

      – Да полно вам, Лев Константинович, не обижайте меня, вдруг еще пригожусь! – как будто все понял и совсем даже не обиделся монах.

      – Не знаю, – устало поморщился я, – для чего это вы можете мне пригодиться?

      – Для спасения вашей бессмертной души! – повторил он почти без нажима.

      – Скажите еще, для спасения мира! – сдаваясь, махнул я рукой.

      – А что, или поздно, уже не спасти? – как от уксуса, скорчился он и натурально загробным голосом запел похоронный марш.

      – Как слепой не прозреет и мертвый не оживет, – мрачно отреагировал я, – так и мир навряд ли спасется, если ему суждено погибнуть.

      – Да вы пессимист никак, Лев Константинович! – весело и от души рассмеялся монах, разглаживая лицо.

      – Просто давно живу! – констатировал я не без скуки.

      Монах между тем медленно, помалу подступал ко мне все ближе и ближе.

      Наконец, расстояние между нами сузилось до предела.

      Теперь он возвышался надо мной, подобно колонне, и я чувствовал зловоние, исходящее из его безгубого рта.

      Инстинктивно отпрянув, я едва не обрушился в черный провал за спиной, – к счастью, монах успел протянуть мне руку, за которую я судорожно ухватился.

      – Вот так иной раз стоишь на краю пропасти, Лев Константинович, и даже об этом не подозреваешь! – как будто посетовал монах.

      К своему ужасу, я в самом деле висел над пропастью, удерживаемый всего-навсего скользкой рукой и неведомой милостью странного незнакомца.

      Откуда-то снизу, издалека до меня доносились всхлипы и стоны волн, казалось, в отчаянии бьющихся о прибрежные камни.

      Море в Москве, – в изумленье представилось, – море в Москве!..