Кир. История одной мести. Семен Злотников

знакомый голос.

      «Не убили, спасибо, товарищ Каинова Надежда Авелевна!» – процедила сквозь зубы мать моя.

      И тут же мне вспомнились жуть и кошмар, пережитые мной этой ночью в Детской Комнате №13.

      «Так-то был не сон, и она мне не снилась, а существует!» – подумалось, вдруг.

      «Так били не до смерти, до полусмерти!» – как будто расстроилась генерал.

      «Гляди, если что!» – погрозила ей мать моя.

      «Как сама попросила – так били!» – как мне показалось, с обидой и некоторой толикой сожаления повторил хриплый женский голос.

      «Не дай Бог помрет – ворочу с того света!» – без пафоса, впрочем, произнесла мать моя.

      «Не многих, однако, встречала оттуда!» – заметила вскользь генерал.

      «Тут случай такой… – начала, было, мать моя и умолкла. – Тут случай особый…» – сказала и стихла; как будто утратила нить, или забыла слова.

      «О ком, любопытно, они говорят? – безуспешно гадал я, взирая на женщин, – неужели обо мне?»

      «Да живой, говорила, не помер!» – должно быть, заметив мой взгляд, обрадовано закричала Каинова Надежда Авелевна, на сей раз представшая в образе старшины сверхсрочной службы Министерства Внутренних Дел СССР.

      «Пробудился, сынок!» – наконец, обернулась ко мне лицом…

      17.

      О, лучше бы я не проснулся тогда, и лучше мне было не видеть ужасный татарский нож, что торчал по самую рукоять в левом глазу матери моей!

      Тут я заново, можно сказать, пережил поистине чудовищное убийство моего любимого друга Галимуллы и также необъяснимое ранение матери моей.

      Какие-то факты я, может так статься, и преувеличил.

      К примеру, Детскую Комнату №13 я поначалу воспринял в Дантовом, если можно так выразиться, освещении – тогда как на деле, она представляла собой типичную камеру пыток для провинившихся несовершеннолетних подростков.

      Невероятная генерал Каинова Надежда Авелевна, по пробуждению, оказалась старшиной милиции сверхсрочной службы и происходила, насколько я понял, из одних мест с матерью моей, а гигантский трон красного дерева, на котором она демонически доминировала – обыкновенным крашеным стулом из липы.

      В остальном я, надеюсь, не отдалился от буквы документального повествования…

      Кормили они меня в четыре руки – я едва успевал открывать рот.

      Наконец, насытившись щами, я откинулся на подушку и зажмурил глаза.

      Нож в левом глазу матери моей торчал, как упрек и напоминание о том, чего мне хотелось забыть.

      Я всего ожидал в ту минуту – но только, однако же, не того, о чем она мне поведала…

      18.

      Но прежде она проводила за дверь старшину-генерала, и лишь потом, помолчав, завела леденящую разум историю…

      19.

      «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!» – когда-то воскликнул великий Шекспир и поторопился: есть!

      Отсюда, из камеры датской тюрьмы, где я в муках и скорби пишу эти строки, он мне представляется милым романтиком, так не изведавшим истинных, а не придуманных трагедий.

      Данте