Кир. История одной мести. Семен Злотников

не вставал – разве что, в туалет, когда становилось невмоготу.

      Если кто-то со мной заговаривал, я обычно кивал в ответ, либо мотал головой.

      И также я тупо молчал и тупил глаза, когда меня звали побегать, поплавать или в кино.

      Я себя приучил при общении не улыбаться: едва улыбнулся – уже ты в плену!

      Лишь однажды я сделал исключение для ближайшего соседа по парте – Алмаза Галимуллы…

      11.

      Теперь-то я понимаю, что все мои встречи или знамения, посланные мне по жизни – странного вида прохожий, треснутое зеркало, внезапный порыв ветра, посвист иволги, белка, перебежавшая лесную тропу, или падающая с неба звезда – происходили по плану.

      Не могли же возникнуть случайно: ворона, за хвост которой я уцепился, когда нечаянно выпал из окна; или тощий, облезлый кот, принявший смерть вместо меня от крыс-людоедок; или тот же Галимулла – зеленоглазый уродец с хищным ястребиным профилем и горбом повыше лопаток.

      Алмаз, как он мне объяснил, в переводе с татарского языка означает бриллиант чистой воды, а Галимулла – ни больше, ни меньше, как Аллах всезнающий.

      Аллах, который Аллах, Он, может, и знает все наперед и назад – вот только Галимулла был полон неведения, когда согласился сидеть рядом со мной.

      Помню, он лихо стянул со спины новый ранец и вывалил разом на парту татарские сладости и печенья.

      «Куший, чо хочиш, каныш, и скольки хочиш!» – воскликнул Алмаз от всей своей маленькой большой души.

      Увидев мое замешательство, он сам стал щедро совать мне пахучие леденцы.

      «Я татарын, каныш, панимаиш? – весело смеялся он и тряс меня за руку. – А каныш – значит, друг, понимаиш?»

      Отчего-то я глянул в окно на мать мою, не спускавшую с меня глаз, и нерешительно помотал головой.

      «Да куший, каныш, не баись! – засмеялся Алмаз. – Мамушка мой сделил дли мине!»

      При слове «мамушка» маленький горбун неожиданно горячо прижал обе руки к груди, будто там у него неожиданно образовалась дыра.

      У меня же при этом – впервые, наверно! – слезы из глаз потекли.

      «Ты чиво?» – изумился Алмаз и погладил меня по плечу.

      И тут мы друг друга увидели по-настоящему (а когда люди видят друг друга по-настоящему, между ними образуется тончайшая связь, нарушит которую разве что смерть!).

      Алмаз был первым, кто дал мне почувствовать вкус сладкого.

      Он же первым открыл для меня целый мир – мир большой, любящей семьи…

      Сколько раз, лежа на ледяных газетах, я представлял моего друга утопающим в жарких перинах, и то, как приятно ему просыпаться в родительском доме, где его все любят и нежат.

      Меня, восьмилетнего мальчика, не знавшего отца, потрясали восторженные алмазовы рассказы о десяти его братьях-джигитах и пяти сестрах-красавицах, о добрейших родителях, обожающих и балующих своих детей, о многочисленной шумной родне, верных друзьях и веселых знакомых.

      У меня натурально захватывало дух, когда он перечислял своих знаменитых предков. Чингис-Хан, называл он уверенно, породил