Станцуй со мной танго. Татьяна Абалова

на булку масло, откусила, от удовольствия закрыв глаза. «Как в детстве».

      Только жила она тогда в другом районе, и квартира была трехкомнатная. Ту она считала домом, а не эту однушку, которую Глеб оставил «в наследство». В качестве извинения за то, что натворил.

      Глаша знала, что многие женщины прощают мужей, изменивших им по «глупости», но измену с Кислициной, той, которая еще в выпускном классе организовала избиение соперницы, простить было невозможно.

      Глеб стоял на коленях, а у Глафиры не было сил даже плакать. Все внутри выжгло напалмом. Чувства, желание иметь от Мельникова ребенка, надежду любить до гробовой доски. Только бросила на пол конверт с фотографиями, где Сонька улыбалась в объектив, прижимаясь к Глашиному мужу. «Недельные сборы в Питере», – Глафира видела те же памятные места, куда и ее когда-то водил Глеб.

      «Люби меня, как я тебя, за глазки голубые…»

      Это он уговорил не подавать заявление на развод, обещая подписать его сразу, как только Глаша потребует. «Не будем сжигать мосты. Дай нам время».

      Но и три года не стерли из памяти наглую улыбку соперницы.

      – Пап, а почему тогда, когда меня избили, вы не стали подавать в суд? Сняли экспертизу, нашли виновных, а дело так ничем и не закончилось…

      Отец поперхнулся. Мама как-то затравленно посмотрела на него, а потом уткнулась в чашку.

      – Ну, понимаешь… – Степан Глазунов, офицер МВД в отставке, старался подобрать правильные слова. – Мы с мамой решили, что не стоит тебя мучить. Походы в милицию, унижения… А у тебя выпускной класс, экзамены в институт…

      «Унижения…»

      Глаша посмотрела в окно. На улице было серо и уныло. Так же как и в тот день, когда в дверь к ним постучалась мама Кислициной. Глафира открыла сама и увидела, как за спиной соседки мнется ее дочь, не смеющая поднять глаза.

      – Прости ее, прости, – умоляла Кислицына-старшая.

      – Мама, не надо, – хватала за рукав матери Софья.

      – Ее жизнь превратилась в каторгу. Милиция в школе каждый день. Соня как на раскаленных кирпичах. Прости…

      – Нет, – ответила закаменевшая девочка и закрыла дверь.

      – Я же говорила тебе! Говорила! Она не простит! – крик Софьи и рыдание ее матери окончательно лишили сил. Глаша сползла по двери на пол и, отгораживаясь от всего мира, уткнулась в колени. Ее трясло. Потом навалившаяся темнота скрутила тело в истерике.

      – А нужно было? – папа положил большую ладонь на руку Глаши.

      – Тогда я хотела.

      Звонок телефона разорвал напряженную тишину.

      – Да? – рассеянно спросила Глаша, даже не посмотрев, кто звонит.

      – Глазунова, тебе хана! – громко донеслось с той стороны.

      Папа и мама насторожились.

      – Это с работы, – закрыв трубку ладонью, шепнула Глафира, поспешно покидая кухню. И уже обращаясь к звонившему, прошипела: – Марк, ты чего так кричишь?

      – Тебе хана, – понизив голос, еще раз повторил Дриз. – Директор ищет тебя.

      – Ой!

      – Вот тебе и ой.

      – Что будет? Что будет? –