Потерянный рай. Эрик-Эмманюэль Шмитт

а ночь распахивала двери, и в них устремлялись духовные сущности. Уши, рот, веки и ноздри – все эти окна отворялись, и начиналось движение внутрь. Каждое сновидение связывало нас с миром, с силами Природы, с Душами. Сны раздвигали наши границы. Солнце ограничивало нас, а ночь открывала нам необъятное.

      Во время нашей встречи медведь относился ко мне дружелюбно, советовал следовать за ним, показал, какие наслаждения меня ожидают: лакомства, любовь молодой женщины. Какой же урок мне следует извлечь?

      Утром я проглотил кашу, сваренную Миной. Глаза ее сверкали, она приплясывала, посмеивалась, напевала. Уже несколько дней она была по-детски оживлена, а я делал вид, что не замечаю. Она старалась поймать мой взгляд, завладеть моим вниманием. Разве она не понимала, как раздражает меня? Она была частью моего прошлого, но не настоящего. С тех пор как меня покорила Нура, я едва терпел Мину, видел заурядность ее форм, невзрачность ее удивленного личика, никчемность ее разговоров, тусклость ее ума. Теперь, когда я лишился надежды получить вторую жену, первая приводила меня в отчаяние.

      Первая и единственная…

      Я торопливо вышел из дома.

      – Ноам, я должна тебе кое-что сказать, – крикнула она от дверей.

      – Потом!

      Мысли Мины интересовали меня меньше всего на свете. Озабоченный разгадкой сна, я хотел отыскать Тибора на лесной тропе, где он нередко собирал травы.

      Утреннее небо было усеяно мирными легкими розово-голубыми облачками, а лес стоял плотной темно-зеленой стеной. Запахи, свет и птичье пение – все лениво пробуждалось ото сна. Даже река будто не спешила набирать ход.

      Из ежевичника вышел целитель, облаченный в свой необъятный плащ со множеством карманов, и тут же помрачнел, завидев меня:

      – Мне очень жаль, Ноам. Но я ничем не могу помочь.

      – О чем ты?

      – Нура… Мне казалось…

      – Что?

      – Я был уверен, что вы с Нурой… то есть ты…

      Я напрягся, сжал кулаки и процедил сквозь зубы:

      – Это не важно!

      Тибор пробормотал:

      – Я думал, что ты хочешь соединиться с Нурой.

      – У меня есть жена.

      – У твоего отца тоже есть, но это его не останавливает.

      – Мой отец – это мой отец. Вождь – это вождь.

      Тибор внимательно на меня посмотрел и сказал:

      – Прости меня, Ноам. Я вечно усложняю жизнь… Ты гораздо разумней меня.

      Я хмуро кивнул. Мне хотелось, чтобы он умилился моей покорности, чтобы вся деревня восхваляла мою угодливость. Я повинуюсь отцу, чего бы он ни потребовал. Если я облеку свою горечь благородным самоотречением, если украшу ее добронравием, я сохраню лицо, останусь прежним Ноамом, избегу унижения и отчаяния. Иначе как мне вынести невыносимое?

      Тибор стиснул мне запястье:

      – Ты проявляешь великую мудрость, Ноам.

      Да-да, великую мудрость! Я купался в своей добродетели, наслаждался своим героизмом, упивался своей жертвой. Величайшая мудрость…

      Но другая часть моего «я» противилась. Я ненавидел отца