Из моей тридевятой страны. Елена Айзенштейн

небесного мира. «Тогда в Вифлееме все было крупней», – убежден поэт, пытающийся вернуть человечеству истинные размеры рождественского события. Вторая часть стихотворения противопоставлена первой:

      Тогда в Вифлееме все было крупней.

      Но глине приятно с фольгою над ней

      и ватой, разбросанной тут как попало,

      играть роль того, что из виду пропало.

      Теперь ты огромней, чем все они. Ты

      теперь с недоступной для них высоты —

      полночным прохожим в окошко конурки —

      из космоса смотришь на эти фигурки.

(3,205)

      Христос превратился в того, кто из космоса наблюдает за людскими играми, за их маленькими, земными домиками, названные несколько по-звериному, иронично «конурками», Его жизнь продолжается там, в заоблачной дали, в космической пустыне Вечности, где уменьшаются одни и делаются огромными другие, где людские дела проверяются Страшным Судом Христа. В космосе продолжается рождественская история, история Христа, шагающего, может быть, в другую галактику:

      Там жизнь продолжается, так как века

      одних уменьшают в объеме, пока

      другие растут – как случилось с тобою.

      Там бьются фигурки со снежной крупою,

      и самая меньшая пробует грудь.

      И тянет зажмуриться, либо – шагнуть

      в другую галактику, в гулкой пустыне

      которой светил – как песку в Палестине.

(3,205) («Presepio») (декабрь 1991)

      Прелесть стихов Бродского в человечности, в его взгляде на рождественскую историю простого землянина и христианина, в том, что читатель оказывается в духовном, метафизическом измерении, в вифлеемском небе Христа. Бродский помогает читателю увидеть евангельскую историю в новых красках, с метафизической высоты. Читатель благодаря Бродскому может «потрогать фольгу звезды пальцем», прикоснуться к мифу, проникнуться абсолютным уютом земного праздника, почувствовать непугающую высоту того подлинного Бога, которого Бродский видит над обывательским, простонародным, глиняным Христом. В своем стихотворении Бродский расширяет царство Бога до колоссальных, галактических, вселенских размеров. Как на иконе, которая соединяет фигурку Младенца Христа и Христа выросшего, так и в стихотворении представление человечества о мальчике Христе соседствует с авторским взглядом на Христа, шагающего в соседнюю галактику, в гулкую космическую пустыню. Название стихотворения символично. Оно указывает на итальянский художественный, живописный или иконографический источник, побудивший поэта к созданию текста: «Presepio» – ясли (итал.) человечества, колыбель христианства.

      В 1993 году Бродский написал рождественские стихи, которые в собрании его сочинений приведены как стихи Марине Басмановой, с инициалами М. Б. В указателе В. Полухиной и Лосева они даны как стихи, обращенные к Маше Воробьевой. Это стихи – напоминание о чуде – чуде неизменности любви. Композитор Борис Тищенко познакомил Бродского с Мариной Басмановой 2 января 1962 года, в новый год, может быть, поэтому Бродский соотносит прожитые