Из моей тридевятой страны. Елена Айзенштейн

работать в лагерь для военнопленных. «Несколько раз она брала меня с собой в лагерь. Мы садились с мамой в переполненную лодку, и какой-то старик в плаще греб. Вода была вровень с бортами, народу было очень много. Помню, в первый раз я даже спросил: «Мама, а скоро мы будем тонуть?»». Лосев. ЖЗЛ. «Беженцы в лодке – в конце семидесятых, в начале восьмидесятых годов их едва ли не ежедневно можно было увидеть в телевизионных новостях или прочитать о них в газете: вьетнамцы и кубинцы, пытающиеся в утлых, иногда самодельных суденышках бежать от коммунистических тиранов». Лосев Л. Там же. См. об этом также в эссе «Состояние, которое мы называем изгнанием» (СИБ-2. Т. 6). Рождественской фактически оказывается только концовка, последние четыре строки:

      Помолись лучше вслух, как другой Назарей,

      за бредущих с дарами в обеих

      половинок земли самозванных царей

      и за всех детей в колыбелях.

(1980) (3, 8)

      С концовкой соотносится первый снежный стих: «Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве». Кажется, снежный мотив отмечает и вечную, и христианскую тему. И только в финале появляется спасительная тема молитвы за царей и детей, за настоящее и будущее человечества. Интересно отметить, что земля дается Бродским как две половинки (обыгрывается созвучие: земной шар – как ни шарь), как будто он смотрит на нее из космоса, с высоты Бога, для которого половинки земли должны быть похожи на две половинки яблока, например. Что касается образа самозванных царей, здесь, нам представляется, Бродский с улыбкой говорит о себе и таких, как он, царях-поэтах, которые по своей воле славят Рождество стихами («и себя настигаешь в любом естестве»).

      13 декабря 1987 года состоялась первая после эмиграции встреча Бродского с поэтом А. С. Кушнером, а 24 декабря написано стихотворение «Рождественская звезда». Начало стихотворения «Рождественская звезда» рисует картину «сверху»: это общее впечатление автора от Рождества. Во многих рождественских стихах Бродский очерчивает картину ветреного дня. Этот ветер – символ стихий, преображения пространства, символ Судьбы:

      В холодную пору, в местности, привычной скорее к жаре,

      чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,

      младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;

      мело, как только в пустыне может зимой мести.

(3, 127) («Рождественская звезда»)

      «Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар / из воловьих ноздрей, волхвы – Балтазар, Гаспар, / Мельхиор; их подарки, втащенные сюда», – отмечает Бродский, глядя на происходящее глазами Сына. «Он был всего лишь точкой», – пишет Бродский о Сыне Господнем, соотнося точечность маленького человека с маленькой вифлеемской звездой. Для него в понятии точки заключен философский, метафизический смысл: младенец – точка, по отношению к Земле и землянам и – с высоты Вселенной:

      Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.

      Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,

      на лежащего в яслях ребенка, издалека,

      из глубины