Из моей тридевятой страны. Елена Айзенштейн

в контекст общепоэтический и превращает «Сад-всадник» в стихи о роковой неизбежности, законе власти над душой поэта демона природы, от которого исходят все стихи.

      Труд души поэта – стать частью природы, ее горлом, услышать волю цветка и луны, стать «сообщником» лунного света и снегопада, травы и воздуха:

      Сквозь растенья, сквозь хлесткую чашу воды

      принимая их в жабры, трудясь плавниками,

      продираюсь. Следы мои возле звезды

      на поверхности ночи взошли пузырьками.

      Вхождение поэта в природу – погружение и восхождение: поэтические строки – рыбий выдох пузырьками любви воздуха природы, выдох, возносящий поэта в вечность, в пространство «возле звезды».

      Во взгляде Ахмадулиной на Цветаеву столько знания, знания изнутри, что создается ощущение куда большей породненности Ахмадулиной и Цветаевой, чем об этом скромно говорит сам поэт:

      Теперь о тех, чьи детские портреты

      вперяют в нас неукротимый взгляд:

      как в рекруты забритые в поэты,

      те стриженые девочки сидят.

      У, чудища, в которых все нечетко!

      Указка им – лишь наущенье звезд.

      Не верьте им, что кружева и челка.

      Под челкой – лоб. Под кружевами – хвост.

      В этих стихах речь о детских фотографиях Цветаевой и, вероятно, Ахматовой, об их обреченности на поэтическое ремесло, забритости в поэтическую гвардию с детства; о поэтах как о нечеловеках, чья принадлежность роду людскому отмечена кружевами и челкой, скрывающими «лоб» и «хвост», даримые звездами атрибуты «чудищ», чьи родственники – львы и рыси, Лесной Царь и сад-всадник:

      …о, их глаза… – как рысий фосфор зрячи,

      и слышно: бьется сильный пульс в уме.

      С поэтической «отметиной чудной во лбу» родилась и сама Ахмадулина. И не от этого ли знания собственной кожей, не оттого ли, что ей тоже «двоюродны люди и ровня – наяды», так убедителен и великолепен ее голос в заключительных строфах стихотворения:

      Ты мучил женщин, ты был смел и волен

      вчера шутил – не помнишь нынче с кем.

      Отныне будешь, славный муж и воин,

      там, где Лаура, Беатриче, Керн.

      По октябрю, по болдинской аллее

      уходит вдаль, слезы не уронив, —

      нежнее женщин и мужчин вольнее,

      чтоб заплатить за тех и за других.

      Жизнь – поэтический черновик, из которого рождаются бессмертные строки. Как и Цветаева, Ахмадулина тоже уходит вдаль «по болдинской аллее», аллее поэтического вдохновения, заложенной еще Пушкиным «в надзвездном верхе». Ее удел – быть избранником небес и жертвой, поэтом и изгоем, расплачивающимся за свой дар:

      Что за мгновенье! Родное дитя

      дальше от сердца, чем этот обычай:

      красться к столу сквозь чащобу житья,

      зренье возжечь и следить за добычей.

      Звание