Из моей тридевятой страны. Елена Айзенштейн

ото лба отводила – не Муза,

      В большие поля уводила – не Муза.

(«На красном коне»)

      Бродский намеренно почти повторяет ее напев. Цветаева писала свою поэму как посвящение Ахматовой, о чем Бродский, конечно, знал. Рисуя портрет не своей, а ахматовской Музы, ее косы, и бусы, и басни, вспоминая Ахматову, Цветаева утверждает, что писать стихи ей помогает совсем не Муза, а Гений, Всадник на красном коне, взвевающий в лазурное небо, делающий невесомыми цветаевские крылья. Бродский, с оглядкой на Цветаеву, сообщает, что ему писать помогает муха, жужжащая над его бедною люлькой, уводящая из жизни в окно поэзии, сознательно сводит Музу с высокого пьедестала, да и себя изображая весьма серыми, прозаическими, лишенными цветаевской романтики штрихами. Во второй половине 20-го века все стало тривиальнее, будничнее, мельче:

      А нынче, милая, мой желтый ноготь

      брюшко твое горазд потрогать,

      и ты не вздрагиваешь от испуга,

      жужжа, подруга.

      Желтый ноготь поэта, брюшко мухи, и это в ответ на пушкинские стихи о Музе-возлюбленной, в ответ на пушкинское «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Вспоминает Бродский сразу всех муз русской поэзии, начиная от девы тайной, вручившей Александру Сергеевичу семиствольную цевницу, от некрасовской кнутом иссеченной музы-крестьянки, от цветаевской задумчивой Музы со смуглыми веками и обветренною рукою, до ахматовской, диктовавшей Данту «страницы ада». Страстная, со златокрылым пожаром в глазах подруга-Муза Цветаевой, смуглоногая Муза-сестра Ахматовой. И – скромная шестирукая муха Бродского в этом почетном ряду! Впрочем, сама ее шестирукость – символ многоталанности самого Бродского, его нынешних и грядущих поэтических дорог. По нашему предположению, к цветаевским стихам, к ее «Сахаре», уводит читателя образ четвертой главки. Цветаева писала о сахаре души. Бродский рисует неприглядную картину непоэтичного холостяцкого быта:

      Но не пленить тебя не пирамидой

      фаянсовой давно не мытой

      посуды в раковине, ни палаткой

      сахары сладкой.

      Возможно, образ пирамиды заимствован из поэзии Г. Р. Державина, чье стихотворение «Пирамида» построением строфы иконически напоминает пирамиду.

                                          Зрю

                                      Зарю

                                 Лучами,

                           Как свещами,

                      Во мраке блестящу,

              В восторг все души приводящу,

      Но что? – от солнца в ней толь милое блистанье?

      Нет! – Пирамида – дел благих воспоминанье.36

      У Бродского тоже пирамида воспоминаний. Говоря о непохожести своей Мухи-музы на предшественниц, Бродский отмечает и ее родство с ними:

      Как старомодны твои крылья, лапки!

      В них чудится вуаль прабабки,

      смешавшаяся с позавчерашней

      французской башней —

      – век номер девятнадцать, словом.

      Но, сравнивая с тем и овом

      тебя, я обращаю в прибыль

      твою

36

Лосев отмечает, что Бродский был знаком со стихами Державина уже подростком: «Любимые стихи он легко запоминал и с удовольствием цитировал большими отрывками и целиком – „На смерть князя Мещерского“ Державина». ЖЗЛ.