Минтака Ориона. Юрий Гельман

пойдем, коли охота есть.

      – Есть.

      И после завтрака, одолжив гостю свои ботинки-грязеступы, промазанные гусиным жиром, чтоб не мокрели, да еще кафтан с меховой оторочкой – «уж больно ты, Сереженька, одет по-легкому» – Никифор повел гостя к Фомке Белому.

      Небольшая церквушка о три луковки, да с колоколенкой, чистенько выбеленная, хотя и потускневшая от осенних дождей, стояла, как водится, на пригорке почти посередине деревни. Службу в ней отправлял отец Онуфрий, в миру Севостьян Жмаев – мужик, как и все, пьющий, от того и сердобольный. Никогда и никому от него отказа не было: ни в причастии, ни в покаянии, ни в отпевании, ни в крестинах. А поскольку те или иные события случались постоянно, то и отца Онуфрия трезвым уже давно никто не видел.

      Оторвав глаза от требника, он как раз посмотрел в окошко, когда Никифор Лыков с Сергеем приближались к церкви. Засуетившись и оправляя рясу, Севостьян потрусил к двери, распахнул ее и вывалился на белый свет, левой рукой крест поглаживая нагрудный, а правую, в знак приветствия, вверх подняв.

      – Ага, Никифор! – осклабясь, произнес батюшка, косясь на Сергея. – Небось, московского свово гостя привел?

      – Именно так, батюшка, – ответил Никифор, целуя крест и руку священнику.

      Шумилов, будучи человеком верующим, безо всякого стеснения, а, напротив, ощущая в себе прилив каких-то особенных эмоций, повторил вслед за Никифором целование креста и руки. От сухих, подрагивавших пальцев отца Онуфрия сильно бил запах чеснока.

      – А ты откуда знаешь про гостя-то? – спросил Никифор, дивясь осведомленности батюшки.

      – А Господь мне весточку принес! – ответил тот, вздымая сизое лицо к небу, от чего его мутные голубые глаза как-то враз посветлели. – Да Авдотья моя спозаранок была у кумы, та ей и рассказала.

      – Это моя Мария, чтоб ей пусто было, разнесла! – в сердцах сплюнул Никифор.

      – Не гневи Бога, плевалка! – приструнил отец Онуфрий. – И бабу понапрасну не клейми!

      Никифор враз притих, сгорбился.

      – А ты, стало быть, из самой Москвы идешь? – величественно сложив ладони на кругленьком животе, спросил батюшка.

      – Да, – ответил Сергей. – Вот, хочу ремеслом в Санкт-Петербурге заняться. Живописью.

      – Иконы писать хочешь? – спросил отец Онуфрий.

      – Для иконописи техника нужна особая. А я не знаком с ней.

      – Мне сии тонкости неведомы, – сказал батюшка. – Это ты к Фомке обратись, к дьячку мому. Тот тебе все выложит и разъяснит. Враз уразумеешь. Он у меня начитанный, собака! Тебя-то как звать?

      – Сергей.

      – Ну, вот, стало быть, заходи. Фомка тут, при церкви, в кельюшке живет. Сейчас же и познакомитесь.

      Еще через четверть часа Сергей Шумилов уже перебирал разные иконы, внимательно рассматривая их то на свету, то в тени. Тут были сурово-наставительные лица пророков, мягкие и светлые – чудотворцев и богоматери, глубокое и пронзительное – лицо самого Христа.

      – Господи! – вырвалось