.

нехотя уплыл за спину. Обнажилось поле – такое же унылое, черное, каждым валуном маслянистой, жирной земли впитавшее, должно быть, горько-соленую пену с лошадиных крупов да крестьянский пот. Да голоса будто еще эхом кружились над ним – усталые и напевные, в которых и любовь, и боль человека и земли сливались воедино.

      А за полем – там, где солнце прожгло щель в пунцово-серых облаках – сверкнула крохотными окнами деревушка. Сизые дымки из нескольких труб тяжко стлались над камышовыми крышами. Слизывали морось глубокой осени, упавшую перед закатом на коньки.

      Взбрыкнул ветерок. Разметал дымки над домами, закаруселил. Свил канитель из запахов и звуков и бросил в поле – умирать. И тут же до путника донесся фальцетный лай собачонки. И еще – томный зов каши, преющей в печи.

      «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет», – подумал он и зашагал быстрее. И стали перемещаться, приближаясь и увеличиваясь, постройки. Открылись тут и там кривенькие, но плотные ряды поленниц. Где-то скрипнул ворот над колодцем, вторила ему, но другим голосом – жалобно – чья-то дверь. Гулко, тревожно потянула голос корова.

      – Сколько жизни в этой угрюмой серой глуши! – сказал путник, и сам удивился своему голосу, таким вдруг незнакомым он ему показался.

      И пока он рассматривал деревеньку, к которой приближался, пока вслушивался в звуки, долетавшие до него, – его догнала телега, которую, обреченно склонив голову, тащила через дорожную грязь страшная, худая лошаденка. Отпрянув от неожиданности в сторону и чуть было не упав, путник остановился. И он, и лошадь молча таращились друг на друга.

      – Откуда путь держишь, мил человек? – раздалось сбоку от путника, и небольшой рябой мужичонка вдруг возник рядом с ним.

      – Из Москвы, – через паузу ответил путник.

      – Из самой Москвы! – больше удивившись, чем переспрашивая, воскликнул мужичок.

      – Да.

      – А куда, коли не секрет?

      – В Санкт-Петербург, – ответил путник.

      – Вона!

      Мужичок с прищуром и без того маленьких глаз, выражая этим сомнение, оглядел путника с ног до головы.

      – Давно ли? – спросил так, для дела.

      – Что?

      – Топаешь, говорю, давно ли?

      – Да как вам сказать… А что?

      – Уж больно одежка на тебе чуднáя, не нашенская. И сума за спиной. Да и сам ты какой-то чудной, шутейный. Одет не ко времени. Иноземец, что ль?

      – Да нет, русский я. Шумилов моя фамилия, Сергей Михайлович.

      – Ну, вот! – заключил мужичок. – Говоришь по-нашему, чисто. С приговором каким-то, должно, московским, а?

      – Наверное.

      – Ну, залазь, подвезу.

      – Спасибо.

      Шумилов залез на телегу, умостился между двумя вязанками хворосту, рюкзак положил на колени. Заскрипела, затряслась безрессорная Русь под ним.

      – Ты, небось, голодный? – спросил мужичок.

      – Пока нет, – ответил