Минтака Ориона. Юрий Гельман

эта, как и положено, вероятно, было, давно прокоптилась дымом очага, запахом жареного мяса и лука да пряным духом самогона, что медовухой звался. Темненькая, невзрачная такая избенка. Но народ здесь не переводился. Ноябрь все-таки: и в поле, и в огороде делать нечего. Вот и собиралось тут местное общество – выпить, поболтать о делах, в кости поиграть на щелбаны.

      Когда Шумилов, осторожно пригнувшись в низком проеме двери, шагнул в этот полумрак, все глаза, что открыты были в тот миг, да еще видеть могли, враз сверкнули в его сторону. Еще бы, не часто случалось чужака тут увидеть: что, если не таков он, как все мужики? Ан, нет – о двух ногах, о двух руках, голова на месте, глядит приветливо. Что еще надобно?

      Сергей, не зная порядков, сразу же направился к стойке. Так он для себя определил загородку из дубовых досок, отделявшую общее помещение от корчмаря. Или его – от помещения, как знать.

      Тот, что за перегородкой был – высоченный такой, косая сажень в плечах, моложавый мужик с аккуратной бороденкой, не дав Сергею и рта раскрыть, сказал зычно:

      – Это ты, стало быть, из самой Москвы пёхом пришел? Ну, садись за стол, я девку к тебе подошлю. Скажешь, что надобно.

      – Спасибо, – только и ответил Шумилов, поражаясь культуре обслуживания в этом заведении.

      Оглянувшись, он выбрал столик у стены, на котором лежала белая, редкой вязкой сделанная кружевная накидочка с желтым пятном посередине. Присел, пододвинув тяжелый, основательный стул. Мужики, что за соседним столом гудели, как шмели на майской поляне, смолкли враз, насторожились. Один, то ли посмелее других, то ли пьянее, заявил вдруг:

      – Ты, того, не робей! Мы гостев не забижаем. – Потом добавил после паузы: – Споначалу…

      – А я, в общем-то, и не робею, – ответил Сергей. – Вы все мне глубоко симпатичны.

      Те за столом – трое их было – переглянулись.

      – Это чево он сказал? – спросил один.

      – А пес его знает! Не ругается вроде.

      – Ну! А то…

      – Цыц, вы! – рявкнул на них корчмарь. – Эй, Любка! Ну, где ты там? А-ну, подь сюда поскорей, гостя обойди!

      В ту же секунду откуда-то возникла девица лет семнадцати, с длинной, густой косой до пояса. Встала, как березка, стройная перед Шумиловым, ослепляя застенчивой улыбкой.

      – Чего барин желает? – спросила заученно, а в голосе – тоска Вселенская, девичья.

      – Сам не знаю, – ответил Сергей. – Что у вас есть?

      – Телятина жареная, заяц запеченный, почки копченые. Ну, и картошка вареная, как водится. Еще пироги с капустой и луком. Медовуха, квас.

      Ее голос прилетал откуда-то из поднебесья – так показалось Сергею. Он смотрел на эту девочку, удивительно пропорционально сложенную, приветливую и застенчивую, и видел в ней истинную русскую красоту, не сравнимую ни с какой другой. Ту красоту, в которой основной составляющей было даже не привлекательное лицо, не божественная фигура и еще не Бог весть что, а Душа – самое гармоничное и самое загадочное, что вообще может быть в человеке.

      И в тот же