Операция «Гадюка». Кир Булычев

недавно, что эти изменения с домом произойти не могли.

      Следовательно, это – злой умысел.

      Но странный злой умысел: почему-то враги коммунизма и лично Иосифа Виссарионовича уничтожили лес – ведь здесь стояли могучие ели – лишь некоторые из них, сухие, без иголок, поднимались вокруг. Но их было слишком мало, даже не прикроешь забора.

      Значит, Хрущев с Маленковым успели совершить это злодейство за то время, пока он сидел в камере.

      Берия направился к дому. Из этого следует, что он все же не поверил в сказки про Новый год и возможность остаться в году старом, где нет нигде и никого, провалиться в прошлое. Да и как материалист может поверить в сказку о двойном мире, о мире естественном и мире подземном, в котором время стоит?

      Чепуха какая-то! Мы этого не знаем и знать не хотим!

      Дверь была открыта. Надо хотя бы проверить, какие повреждения нанесены мемориальному комплексу – так дачу Сталина Лаврентий Павлович называл вполне искренне.

      И в дверях Лаврентий Павлович замер.

      Изнутри доносилось пение. В два голоса.

      Два женских голоса тянули песню «Сулико», любимую песню вождя, исполнявшуюся столь часто и столькими певцами, что даже Лаврентию Павловичу она несколько надоела.

      – Что такое? – спросил он у Бетховена.

      Тот улыбнулся, и, как показалось Берии, смущенно.

      – Это милые, ни в чем не виноватые женщины, – сказал он. – Не надо их казнить и разоблачать.

      Лаврентий Павлович поморщился. Он уловил издевку в словах Бетховена. И подумал: «Я до него доберусь. Он еще пожалеет...» Но о чем пожалеет Гуревич, он не знал, хотя был уверен, что не забудет. Не забывай обид – этому он выучился у Хозяина. И хоть не считал это главным своим занятием, распускаться гуревичам он не позволит.

      – Что они там делают? – Лаврентий Павлович направился к двери, прошел сразу в бильярдную – угадал, откуда идет звук.

      Зрелище, представшее его глазам, было ужасно: на большом бильярдном столе, который в последние годы не использовался, стояли две женщины – молодая и старая, высокая и коротенькая. Одеты они были в школьные платья – коричневые, с рукавами, юбки-клеш. Поверх платьев – белые передники с кармашками на плоских грудях.

      Одна из них была завита, а может, волосы завивались сами, а на другой был большой черный, не по размеру парик, какие носили когда-то сподвижники Людовика какого-то.

      Женщины держались за руки и, тщательно выговаривая слова, пели любимую песню Иосифа Виссарионовича.

      Но они были в той бильярдной не одни.

      На стульях, принесенных из столовой, сидели еще два человека, мужчина и женщина.

      Они образовывали собой аудиторию.

      Когда Берия вошел, мужчина обернулся и приложил палец к губам, показывая необходимость блюсти тишину.

      Берия с Бетховеном остановились в дверях.

      Все в бильярдной было как прежде, только окна разбиты и общее состояние свидетельствовало о запустении.

      Женщины