Биография неизвестного. Наталья Струтинская

парусникам скользя к самым горизонтам бордюров. На главных улицах горели пучеглазые фонари, отражаясь в красных лужах на тротуарах, и только в тихих московских дворах свет был бледным и как будто остывшим, пугливо выглядывая из-за редких раскидистых ветвей. Москва нежилась в объятиях бурого покрывала, украшая себя золотыми сережками и кольцами, с приближением ночи все чаще вздыхая и подгоняя запоздавших путников лукавым блеском светофоров.

      Я неспешно шла по безлюдному переулку, невольно заглядывая в яркие окна домов. Кое-где занавески были отдернуты, и в узкие щели просматривались маленькие комнаты. В одном из таких окон я увидела небольшое, увешанное постерами и заваленное стопками журналов помещение. На перекосившейся от времени полке были расставлены игрушки, а с подоконника на меня во все глаза смотрела пластиковая кукла. Детская, подумалось мне. А быть может, комната какого-нибудь подростка, преждевременно спешащего попрощаться с детством.

      Я глубже погрузила руки в широкие карманы плаща и двинулась к подъезду своего дома. Из темных арок дворов меня провожали сонные глаза бледных фонарей. Стрелки часов приближались к полуночи, но в доме было много ярко освещенных окон. Москва никогда не спит, а только на время погружается в полузабытье…

      Этти задула двадцать три нежно-розовые свечки. Ее темные глаза, в которых несколько мгновений назад блестело колеблющееся пламя свечей, радостно смотрели теперь на серый дымок, поднимавшийся к разноцветным воздушным шарам у самого потолка.

      День рождения Этти проходил в одном из самых изысканных ресторанов Москвы – ее отец на подарки не скупился. Этти пригласила несколько университетских приятельниц – в остальном списком гостей занимались мама и дядя Этти, стремившиеся не упустить ни одного сына мало-мальски состоятельного человека.

      Все вокруг было молочно-белым, воздушным, полным света. Трехъярусный торт стоял рядом со столом, где сидели гости, а у торта переминалась с ноги на ногу Этти, пытаясь поровней отрезать первый кусок. Вокруг Этти крутилась Александра, то и дело окидывая сестру счастливым взглядом. Справа от меня сидел Адонис, пучеглазый молодой человек лет двадцати четырех, сын хорошего друга отца Этти. Он часто обращался ко мне, стремясь блеснуть остроумием и эрудированностью, которые, несомненно, у него были, но я старалась как можно меньше на него смотреть – при виде чрезмерно прыщавого лица юноши у меня пропадал аппетит. Слева был более приятный субъект – довольно худощавый и несколько высокий, но менее прыщавый Глеб. Два раза он приглашал меня на танец и оба раза виртуозно танцевал на моих пальцах – я даже больше не пыталась оттереть пыль со своих лаковых туфель, подозревая, что царапины с них все равно едва ли можно будет убрать.

      За столом было много тех, кого я не знала. Как я успела понять и несколько удивиться этому, многие гости были приятелями дяди Павлы и преимущественно не были знакомы даже с самой Павлой. Здесь же сидели и их