Ной. Дэвид Мэйн

сотни клеток, уходит четыре дня. Валим крепкие толстые деревья, вьем веревки, чтобы связать их в плоты. Плоты двухслойные, каждый сорок локтей в поперечнике. Выглядят они не слишком надежно, но все же держатся на воде.

      – Если их правильно загрузить, будут устойчивыми, – уверяет меня Ульм. (Легко догадаться, почему он стал капитаном – ему нравится командовать.) – Если, конечно, нас не накроет шторм. Весь фокус в том, чтобы правильно сбалансировать вес… – Он удаляется, выкрикивая распоряжения.

      Готово четыре плота, животные погружены. Половина одного плота выделена под склад (кормовые растения для травоядных и пара дюжин перепуганных овец для хищников). Я никогда не видела столь невероятного зрелища.

      – Вроде все держится, – говорю Ульму.

      – Пока, – весело отвечает он мне.

      Почему-то я не удивляюсь, когда с юга начинает дуть ветер. Поначалу он легок, едва колышет волосы на моих ногах, потом становится сильнее, словно торопит нас отправиться в путь.

      Перед отплытием приходит старуха. Она приносит два маленьких свертка.

      – Возьми, – говорит она. – Мать умерла при родах, поэтому отец их ненавидит.

      – Не могу, – отвечаю. – Что мне с ними делать?

      – Вырастишь, – хихикает она.

      Чего здесь смешного?

      Они оказываются у меня на руках. Мальчик и девочка. Сморщенные и черные как смола.

      – Чем же мне их кормить?

      Она кивает на мои соски:

      – А это тебе зачем? Для красоты?

      – Нам пора, – говорит Ульм.

      Ветер гонит волны. С плотов доносится ворчание животных.

      На корабле я нахожу место среди груза слоновой кости и опускаюсь на палубу. Моряки внимательно на меня смотрят, но мне кажется, что их настроение улучшилось. Они знают, сколько заработают.

      У меня на руках несчастные дети с полузакрытыми глазами и полуоткрытыми ртами. Я кладу их на колени и откидываю тунику. Дети тянут маленькие ручонки и крутят головами, словно увидели землю обетованную. Я снова беру детей на руки, их ротики смыкаются на моих сосках, которые растут и твердеют, чувствуя прикосновение язычков.

      – Простите, маленькие, – говорю, – у меня ничего нет. Мы найдем вам козьего молока, надеюсь, оно подойдет.

      Неожиданно я замолкаю. По моим грудям пробегает мелкая приятная дрожь. Чуть-чуть больно. Груди начинают источать что-то влажное. Я опускаю взгляд вниз и вижу, как мальчик отстранился от моей груди. На его подбородке остались белые капли. Точно такие же на моей груди, только их больше.

      На долгое время мир вокруг меня замирает. Внутри все сжимается. Лодка и море исчезают. Есть только моя грудь, беззубый ротик и бело-синие капли. У меня начинает щипать в уголках глаз: я готова завизжать от ужаса, расхохотаться как безумная или разрыдаться. Всё вместе или по отдельности. Может, мне надо помолиться? Может, это самое подходящее время?

      На меня падает чья-то тень. Ульм стоит у борта, в его руке резная статуэтка.

      – Я стал свидетелем чуда, – говорит он.

      – Я тоже, – бормочу в ответ.

      Он не обращает на мои слова внимания.

      – Вообще-то