Принц Модильяни. Анджело Лонгони

больше других. – Мне нужна настоящая жизнь!

      Арденго скорый отъезд тоже доставляет радость.

      – Амедео, поехали с нами!

      – Я не могу. Я должен вернуться в Ливорно.

      – И что ты думаешь делать в Ливорно?

      – Возможно, выберу что-то другое. Не знаю, создан ли я для живописи.

      – Ты шутишь? – Арденго смотрит на меня с любопытством.

      – Значит, я останусь сюжетом единственной картины Модильяни? – Фабио дурачится и – шутки ради – изображает неподдельный восторг.

      Мануэль, как обычно, самый прямолинейный – он говорит то, что думает:

      – Почему ты такой печальный? Тебе не хватает Оскара, да?

      – Да, но дело не в этом.

      – И чем ты хочешь заниматься?

      – Думаю, ваять.

      – В Париже – самые известные скульпторы мира.

      Я начинаю нервничать и повышаю голос:

      – Да я понял, что в Париже все самые великие, ты только и делаешь, что это повторяешь. Все самое прекрасное и значимое во вселенной происходит в Париже.

      – Думаешь, я вру?

      – Нет, думаю, что ты отбиваешь у меня желание туда ехать.

      – Почему?

      – Если там сосредоточены великие мира сего, что я там буду делать? Оскар прав, лучше быть первым в Ливорно, чем последним в Париже.

      – Ты боишься?

      – Разумеется.

      – Меня восхищает твоя откровенность.

      – А ты не боишься быть окруженным таким количеством тех, кто лучше тебя?

      – Самые лучшие учат меня не быть удовлетворенным.

      То, что говорит Мануэль, совершенно противоположно размышлениям Оскара. Путь одного – сражаться, чтобы достичь своего потенциала, второй склоняется к принятию того, что есть. А я? Я не знаю, что делать, что думать, что решить, потому что меня обуревает страх.

      – Нет большой разницы: тратить деньги в Венеции или Париже, – настаивает Мануэль. – Тебе стоит поехать с нами.

      Арденго согласен с ним:

      – Париж – музей революционного искусства.

      – Да, вы постоянно это повторяете.

      – В Италии ты только растрачиваешь себя.

      – В Италии были созданы лучшие предметы искусства!

      – Сегодня все изменилось. Теперь Италия – это провинция.

      – Амедео, к сожалению, так и есть, – подключается Боччони. – Ты знаешь, как меня это огорчает. Но здесь все в руках тех, кто застрял в прошлом. Нет увлеченности, нет желания перемен. Биеннале наводит тоску, а Осенний салон в Париже – как пылающий костер.

      Мануэль поднимается, охваченный вдохновением.

      – Здесь все ищут способ воспроизвести прошлое, которое есть и останется непреодолимым. Нужно перестать исходить из логики продаж. Девиз Парижа – «долой жюри, долой награды».

      – А на что вы живете в Париже? Голодаете?

      – Всегда найдется способ наполнить желудок. Всегда что-то можно продать.

      – Что-то?

      – В Париже больше продавцов и покупателей произведений искусства, чем во всей Италии.

      – Получается,