Принц Модильяни. Анджело Лонгони

или уродливой душу. Знаешь, что делает вещи красивыми или уродливыми?

      – Нет.

      – Воображение и слова. Достаточно сделать небольшое усилие – и уродливое становится красивым.

      Она улыбается мне и ласково гладит мои волосы.

      – Ты обрезанный.

      Она произносит эту фразу так, как будто заметила что-то очевидное для всех, неопровержимое. Как если бы сказала: ты блондин, у тебя борода, ты низкорослый.

      – Да. Откуда вы знаете?

      – Я вижу людей обнаженными.

      Она смеется – ее забавляет мое напуганное лицо.

      – Не то чтобы они мне нравились обнаженными… Я их вижу без защиты. Все носят бесполезную одежду, которая их скрывает. Ты тоже.

      – А вы правда видите будущее?

      Она вдруг становится серьезной.

      – Не позволяй жить той, которая практикует магию. Так написано.

      Она заливается смехом, и я пугаюсь еще больше.

      – Колдуны, ведьмы, гадалки. Они на всех наводили страх, не только на священников. Нас сжигали на костре, потому что мы заменяли Бога. Но это неправда. Проблема была в том, что мы заменяли их, священников. Вы, евреи, тоже им не уступали.

      Я молча киваю в знак согласия.

      – Ты так молод, но так обеспокоен. Не лучше ли просто жить?

      – Я не знаю, могу ли…

      Она меня прерывает.

      – Жить? О, конечно же, можешь. Ты не знаешь, сколько проживешь. Но никто этого не знает. Ты ничем не отличаешься от других.

      – Я…

      – Да, я знаю. Знаю.

      Что она обо мне знает? Она не дала мне даже сказать.

      – Я тоже могу умереть, но я сижу здесь и разговариваю с тобой.

      – Это не одно и то же.

      – Потому что ты молодой, а я старая?

      У меня не хватает смелости ответить «да».

      – У меня стоит кипящая кастрюля на огне. Что это означает?

      – Что вы голодны?

      – Нет. Это значит, что я буду есть. В будущем. У меня запланирован ужин. У тебя есть планы на ужин?

      – Не знаю.

      – Я могу умереть, но я не думаю об этом.

      – Вы не больны.

      – Нож убийцы тоже может стать болезнью. Я знаю, что умру, – но я готовлю ужин.

      – Я еще молодой и…

      Старухе не нужно слышать фразу целиком, она с двух слов понимает, что я хочу сказать.

      Она поднимает глаза на племянника и улыбается ему. Я понимаю, что этот полный нежности взгляд относится не к Лоренцо, а ко мне. Как если бы она хотела сказать, что я ей нравлюсь и вызываю симпатию.

      – Моя дверь всегда открыта. Видишь?

      Она указывает мне на вход, занавешенный одеялом.

      – В этом и состоит секрет. А твоя дверь – открыта?

      Очевидно, что теперь она говорит о символической двери. Я поражен ее манерой речи. Если бы она не погрязла в этой вони и нищете, если бы не была такой старой, костлявой и безобразной, одетой в лохмотья, то могла бы показаться начитанным ученым человеком.

      – В эту дверь может зайти любой, даже смерть.

      Чувствую, как ее рука все крепче сжимает мою, ее острые неровные ногти впиваются мне в ладонь.

      – Ты должен ожидать неожиданного.