Наследники Скорби. Алёна Харитонова

дочери. – А ты – в избу пшла! – шикнул он на замершую, окаменевшую от ужаса девушку, и та метнулась тенью в дом.

      Староста тем временем повернулся к наузнице:

      – Среди парней ищи. А она – девка. Ее дело – рожать, щи варить да мужа почитать! А ты хочешь над ней непотребство учинить? Покров сдернуть, косы отмахнуть да порты вздеть?

      Он сплюнул под ноги.

      – К мужикам ее увезти хочешь? Чтоб всякая собака лик ее видела? Не бывать такому! Дочь на позорище не отдам! У меня без нее их еще две, да трое сыновей. Какой дом их примет опосля срама этакого? И думать забудь. Парня любого отдам. Про Майрико не вспоминай даже. Удавлю лучше своими руками, чем позволю род опоганить.

      Бьерга потемнела лицом и шагнула к мужику, зашипев:

      – Да вы тут совсем ополоумели? Нам любой Осененный дороже самоцвета, а ты дитя родное извести собрался?

      – У нас своя правда, – отрезал староста, – а тебя, коли в Почепках не любо, я не держу.

      – Ах, правда у вас… – протянула колдунья. – Ну что ж, раз правда… Только гляди, как бы завтра, едва солнце встанет, не пришлось у меня в ногах валяться. Ежели что, у Горюч-ключа ищи. До полудня пожду. Не явишься – уеду.

      – Не явлюсь. Не жди, – сказал Одиней и ушел в дом.

      – На то мы посмотрим поутру. – Бьерга взяла под уздцы лошадь и направилась прочь из веси. Потому не увидела, как Одиней вынес из конюшни вожжи и отходил дочь так, что мать с сестрами на руках у него висли, лишь бы не засек до смерти.

      А ночью… разом встал весь почепский жальник. И обережный круг от вурдалаков не спас. Люди тряслись по домам, слыша рык и глухое топанье мертвых ног. Нечисть не смогла войти в избы и выманить Зовом людей. Спасли заговоренные ладанки. Но мертвяки перегрызли, передавили и распугали всю скотину. Испуганно ржали лошади, мычали коровы, визжали псы. Люди в избах плакали и молились, но Благии не слышали причитаний. И вурдалаки скреблись под окнами, стучались в двери, шептали, рычали, звали живых глухими, скрежещущими голосами, перебирая каждого поименно.

      Лишь когда звезды стали бледнеть, нечисть, пьяная от крови, подалась прочь, перерыкиваясь, огрызаясь друг на друга…

      С восходом солнца, оглохшие от ужаса и навалившейся беды, люди вышли на разоренные дворы…

      Плакали хозяйки, скорбно и зло молчали мужчины, испуганно жались к взрослым дети. На залитых кровью улицах валялись разодранные обглоданные туши. Женщины причитали, узнавая в бесформенных кучах падали вчерашних кормилиц – Пеструшек и Нарядок. Как теперь жить?

      Ни одной коровы не осталось, ни одной лошади! Кур, и тех не сыскать! А ворота стоят распахнутыми и, ежели не затворить черту́, завтра снова подымутся вурдалаки, снова придут бродить под окнами, пугать людей, громыхать на подворьях, в бессильной голодной злобе грызть пороги домов, бить мертвыми руками в двери…

      Одиней растерянно озирался, не зная, как теперь совладать с бедой. Бабы тихонько выли. Мужики, парни, старики ходили