Наследники Скорби. Алёна Харитонова

рассматривали старшую дочь Юрдона и Млады.

      Чувствуя на себе осуждающие взгляды женщин, неодобрительные – мужчин, стыдливые взоры девок и любопытные – парней, Лесана снова ощутила себя чужой. Никому не понятной.

      – Млада, чего это она у тебя к мужам-то села? – тихо охнула старая Тёса.

      – Ей можно, ратоборец она, – услышала Лесана виноватый голос матери.

      Только опустившись на лавку рядом с Неруном, девушка поняла, что нарушила все заветы дедов. Не по обычаям было, чтоб мужчины с женщинами садились рядом. Вот только обережница давно не относила себя к женщинам. Да и привыкла есть за одним столом с мужиками и спать с ними же бок о бок.

      Единственный раз порадовалась Лесана за родителей – когда староста поднял в ее здравие братину. Отец тогда горделиво приосанился, а мать украдкой вытерла слезу. Однако сама девушка от чарки отказалась:

      – Спасибо, Нерун, за честь, но Осененные хмельного не пьют.

      – Что так? – подивился староста.

      – Пьяный ни себе, ни Дару не хозяин, – ответила Лесана.

      – Нам надысь колдун обережный круг обновлял, так что пей смело. – Знакомый голос раздался где-то рядом. – Дар твой непотребен будет. Ходящие нашу весь за версту минуют.

      Девушка отыскала взглядом того, кто нарочито громко, с кичливой поддевкой сказал эти слова, и с трудом узнала Мируту. Где тот статный парень, с которым она целовалась под калиновым кустом? Видать, там и остался. Напротив сидел детина с покрасневшим лицом (должно быть, пока столы накрывали, приложился к бражке), некрасивый, чужой. И что она тогда, дурища, нашла в нем? Рожа глупая, глаза мутные, губы мокрые. Да и сам весь какой-то противный.

      – Видела я круг, – кивнула Лесана, уводя разговор в другую сторону, – на совесть сделан; Велеш, поди, у вас был? – Она повернулась к хозяину подворья.

      – А кто ж его знает? Мы имя-то не спрашивали, – растерялся Нерун. – Молодой какой-то поутру приехал, еще… это… глаза у него как бельма; буевище проведал, резы подновил, деньги взял да к вечеру отбыл. Даже на ночь не остался.

      – Видать, торопился. – Лесана почувствовала, как горло сжалось от тоски.

      Смертельно захотелось увидеть хоть Велеша, хоть кого другого из былых соучеников. Только бы не эти рожи. Кого угодно из Цитадели, кто примет в ней равную, а не девку, ряженную к собственному бесчестью парнем.

      Сельчане неторопливо ели, разговоры тянулись своим чередом. Вот только Лесане беседовать здесь было не с кем и не о чем. Мужики чурались с ней говорить, опасались в лужу перед девкой сесть. Мать неловко краснела и тоже, по всему, боялась, что дочь подойдет и встрянет в беседу старших. Подружки… те все мужние уже, кто на сносях, кто ребятенка на руках тетешкает. О чем с ними говорить? Они ей про болячки детские, про труды домашние, а она им про что? И почему она, глупая, думала, будто ничто не поменяется, будто вернется она в деревню, и все будет по-прежнему? Нет. Не будет.

      Заставила