Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки. Карина Демина

ульи стоят, медок собственный дюже хороший, но пчелы злющие, что выдры! И я пейзажу писала, а она как подлетит! Как в губу вцепится! Та и распухла… вот мне стряпуха подсказала медня приложить, чтоб спухлость прошла… и прошла…

      Звенел голосок панночки Белопольской, которая, конечно, не особо умна, но прелесть, что за дурочка… и птицы за окошком пели…

      …и розами пахло.

      И лето горело во всей его летней красе…

      Как бы там ни было, но Цветочный павильон его высочество покинули пусть и с распухшими губами, но в настроении великолепнейшем.

      До свадьбы, значит?

      Будет ей свадьба… вот сразу после конкурса и будет…

      …терпение не относилось к достоинствам Матеуша.

      Глава 4,

      где повествуется о родственной любви, которая в иных обстоятельствах мало от ненависти отличается

      Боги даруют нам родственников; друзей, слава богу, мы выбираем сами.

Из откровений Себастьяна Вевельского, сделанных им в минуты душевного подъема

      Лихо вернулся за полночь.

      И ни слова не сказал, но сгреб Евдокию, уткнулся холодным носом в шею, да так и замер. Стоял мокрый, взъерошенный… и пахло от него вином.

      – Лихо…

      – Все хорошо. – Он все же заговорил. – Все хорошо, Ева… он к тебе больше и близко не подойдет…

      – Не подойдет, – согласилась она просто потому, что сейчас чувствовала: надо было соглашаться.

      И пряди мокрые разбирать. И рубашку стянуть, которая прилипла к коже, а кожа эта побелела… придумал тоже – среди ночи купаться… или топиться?

      – Не подойдет…

      – Конечно, а если подойдет, то я его… канделябром, – сказала и не выдержала, рассмеялась. – Я подумала, что насмерть… представляешь, если бы и вправду насмерть? Не то чтобы сильно жаль, но ведь судили бы… и на виселицу.

      – Женщин не вешают.

      – Тогда что?

      – За непредумышленное убийство? – Лихо переспросил и нахмурился, словно и вправду раздумывая, что грозило бы Евдокии, окажись голова старшего актора не такой прочной. – Сослали бы в приграничье, на поселение…

      – Ну приграничье всяк лучше плахи.

      Он не злился. И не собирался Евдокию обвинять. И конечно, она-то ни в чем не виновата, но… неприятно.

      – Я бы не позволил тебя обидеть…

      А глаза уже не синие, желтизной отливают волчьей… не глаза – злотни новенькой чеканки.

      – Лихо…

      – Все хорошо, – повторил он, улыбаясь какой-то на редкость беспомощной растерянною улыбкой. – На самом деле все хорошо…

      Ложь.

      Но не в том, что случилось недавно, потому как происшествие это было несуразицей, глупостью, и Лихо понимает, иначе не пришел бы.

      Позволил себя уложить.

      И Евдокия рядом легла, голову на плече пристроила.

      – Рассказывай, – велела, хотя и не думала, что он подчинится.

      Но Лихо, коснувшись губами макушки, заговорил:

      – Мы