Нахид. Шахрияр Замани

ты и расскажи Шамси-ханум всю правду.

      – Нет, она не вышла замуж.

      – Поклянись Шамси!

      Я клянусь и цитирую айаты Корана, но она не верит.

      – А вы как, Шамси-ханум? – спрашиваю я. – Замуж не вышли?

      Она туго затягивает узел платка, убирает под него свои волосы с проседью.

      – Ты эти слова больше нигде не повторяй. Мой братец Носрат услышит – без крови не обойдётся.

      Имя Носрата мне знакомо: Шамси всякий раз, как столкнётся с трудностями, повторяет, что пожалуется братцу Носрату и что он разберётся. При этом никто его никогда не видел. Шамси наливает по второй чашке чая и говорит:

      – Ты и в детстве плохо ела.

      – Асгар дома обедает? – спрашиваю я.

      – Асгар?! После того, как появилась дочь архитектора, мы его вообще не видим.

      Блюдце выскользнуло из моей руки, и горячий чай пролился мне на бедро и коленку. Нечестность – сама сущность таких мужчин. Тупица: так меня подвёл! Ну, увижу я его, покажу так, что он до конца жизни запомнит. Хорошо ещё, что подол мой из толстой ткани, и я не обварилась. Шамси приходит мне на помощь и хочет осмотреть то место, которое я ошпарила. Я отгоняю её, и она жалуется:

      – Видишь, Туба? А завтра Нази с нас спросит – что мы ответим?

      Я привожу себя в порядок – от стыда я, должно быть, вся красная. Почему я именно так отреагировала? Я бы эту ситуацию приняла как должное, но Асгар должен был сам сказать. Что ж, а он не сказал. Теперь слезами я что-нибудь изменю? Накинув жакет на плечи, я выхожу на крыльцо и сажусь там. Я чувствую, что, приехав в этот дом, я совершила ошибку, принизила сама себя. Чей-то голос слышится с улицы: ритм фраз и выговор кажутся знакомыми. Надев туфли, я иду к воротам и открываю их. Старик заслоняет лицо морщинистой рукой и объявляет:

      – Шьём одеяла!

      Стан его согбен, как тот лучок для трепания хлопка, который он держит в руке. Под мышкой у него длинный прут, а на плече – колотушка для отбивания мяса.

      – Хадж-ханум, есть ли у вас работа, по шитью одеял?

      Я гляжу на его закрывающую лицо руку и вижу, что её указательный и средний пальцы прижаты друг к другу, будто срослись. Всматриваюсь в черты его лица. Как звали человека с трапециевидными усами и в этой вот шляпе с засаленными краями?

      – Господин Мосайеб, – говорю я, – вы постарели!

      Трясущейся рукой он прислоняет к воротам свой лучок для хлопка и снимает шляпу.

      – Я к твоим услугам, хадж-ханум, но что-то не вспомню. Как эта улица зовётся?

      – Улица Деразе, – отвечаю я. – А это дом хадж Исмаила.

      Он садится рядом со своими инструментами и тяжело вздыхает.

      – Глаза мои уже не видят, хадж-ханум. Однако нужда и в предзимний мороз выгонит – брожу вот по домам и улицам.

      Он не помнит хадж Исмаила и того, что каждый год приходил в этот двор и трепал тут хлопок. Вдруг появляется Шамси и спрашивает:

      – Ты с кем тут разговорилась?

      Я указываю на Мосайеба, и Шамси кривит губы:

      – Мосайеб уже не работник. Асгар их тут разбаловал.

      – Нельзя