Сезон Хамелеона. Михаил Юрьевич Лучко

меня партнерши, стал мучительно подниматься.

      – Надо срочно лед приложить! – Белкин, как булгаковский кот Бегемот, всегда не приходил, а неожиданно возникал.

      – Валяй, неси, – не сопротивлялся я.

      – Давай я тебе сапог сниму! – усадив меня на стул, Ира немедленно принялась осуществлять предложенное. – Господи! Надо Грише передать, чтоб помедленнее играли! Вадик! Алена! Сейчас будете выходить – шепните им там, пусть тянут время, как могут!!

      – Ивецкий же просил, чтобы, как раз, побыстрее, а то водка стынет, – шутить в данной ситуации было неуместно, но я, «превозмогая боль», всё же попробовал.

      – Вот, приложи пока это, – Белкин принес из реквизиторского цеха какое-то замороженное куриное бедро, – сейчас позвоню в травму, как-нибудь дотянем финал, и поедешь туда. Главное, чтобы Игорь Викторович сегодня дежурил – он тебя быстро починит… А ты доиграть-то сможешь? Попробуй встать! Или нет, подожди! Давай так: я, как будто, твой слуга, и буду тебя поддерживать! Костюмеры! Принесите из подбора какие-нибудь бриджи и камзол! – Севка был готов выходить на сцену в любое время суток, причём, с удовольствием.

      – Белкин, да не суетись ты! Сам дойду, – я кое-как встал и, не без болезненного выдоха, привалился к стене.

      – Ну смотри… По-моему, прекрасная идея… Ладно, я звоню в травму! – заведующий труппой стартанул к телефону.

      – Вот электровеник! – проследил я Севкин забег в режиссёрское управление и, услышав через несколько секунд его взволнованное обращение к травматологу, медленно заковылял обратно на сцену.

      – Пашуль, подожди, а сапог-то! – отбросив куриную ледышку, Ира кинулась меня обувать, и это заняло ещё какое-то драгоценное время, поскольку каждое движение причиняло её партнеру «невыносимые страдания». – Ну, всё, мне пора выходить! Сам успеешь дойти? Там до тебя осталось всего ничего – я потяну, сколько получится!

      – Успею, Ир! Спасибо тебе большое! – пожалуй, единственная фраза, которую я сегодня произнес искренне.

      – Возьми какую-нибудь трость в реквизите! – моя внезапная медсестра помчалась к сцене.

      – Ты не тяни, а то у всех трубы горят! – теперь уже с привычным притворством выдал мой речевой аппарат.

      – Белкин! Ты можешь не орать! В зрительном зале слышно! – гаркнула Ира в сторону режиссёрского управления и, ступив на подмостки, перешла уже на текст Графини.

      Спектакль мы худо-бедно доиграли. Ловкий и всю дорогу стремительно передвигающийся Дорант в финале весьма отчётливо, а главное, необъяснимо хромал, цепляясь за стулья и прочую мебель, но даже это обстоятельство для зрителей не выглядело накладкой. Нам бурно рукоплескали. Впрочем, как я уже говорил ранее, причиной успеха могло стать то самое предощущение праздника, пронизывающее игру всех участников действия. Накладки накладками, а оглашённое Ивецким количество бутылок, оставшихся после премьерного банкета, одарило актёрское существование на сцене какой-то особой энергией, которая не могла