Суглоб. Александр Строганов

с признаками вдохновения во взгляде. Очень приятный молодой человек, с виду артист или писатель. Очень приятный молодой человек.

      – Чем обязан, – интересуется Иннокентий Иннокентьевич.

      – Иннокентий Иннокентьевич, я к вам, собственно, за документами.

      – За документами?

      – Именно.

      – Простите, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Дело в том, что я тут занят записками. Просто весь погрузился.

      – О чем записки, если не секрет?

      – Так, размышления.

      – Какова тема, если не секрет?

      Приятный во всех отношениях, но несколько навязчивый, согласитесь, молодой человек.

      – Старухи.

      – Вот как?

      – Да, старухи.

      – Что, вдруг? – не унимается приятный, но навязчивый молодой человек.

      – Видите ли, мне кажется, что им не хватает любви.

      Очень важный момент. О чем, спросите вы меня все это бесконечное повествование?

      Да о любви же, Господи, Боже мой. Все – о любви.

      Этакое заклинание уходящей… уходящему… умирающему…

      – Любопытно.

      – Да. Им не хватает любви. Это несправедливо. Вам не кажется?

      – Не могу ответить так вот сразу. Знаете, откровенно говоря, я не думал об этом.

      – Никогда?

      – Никогда.

      Не врет. Странным и фальшивым показался бы иной ответ.

      А, между тем. Подумать об этом стоит.

      – Иннокентий Иннокентьевич, я к вам за документами.

      – Зачем?

      – За документами.

      – Ах, да. Да, да, кажется, начинаю приходить в себя. Так вы за документами?

      – Именно.

      Пауза.

      – Иннокентий Иннокентьевич, мне бы документы у вас получить.

      – Документы, да.

      Пауза.

      – Иннокентий Иннокентьевич…

      – Конечно, конечно.

      Пауза.

      – Послушайте, а почему бы вам не выпрыгнуть в окно?

      – В окно?

      – В окно, Иннокентий Иннокентьевич.

      Разуваев минуту остается неподвижным, затем неспешно подходит к окну, отворяет его и…

* * *

      – Что ты сделал с собой, Николай? – выдохнул потрясенный Матвей Антонович Продин, когда младший брат собственной тенью повис на его мраморной шее. Разряд кромешной тишины в ответ побудил его к действию. Он успел подхватить враз сделавшегося ребенком путешественника и понес в холеную избу, на пуховые перины. Перед тем, как окончательно оставить реальность, Николай Антонович успел молвить, Орех.

      Слово погружающегося в небытие писателя, неожиданное и загадочное, отпечаталось в сознании брата и, точно почувствовав собственную значимость, играя и пенясь, вскоре пленило любые прочие мысли и темы и сделалось главным и единственным.

      Орех, – размышлял Матвей Антонович, Почему орех? Что хотел он сказать этим? Орех ли он имел в виду, когда сказал «орех»?

      Что за орех? Арахис? Фундук?

      Быть может, ему хотелось есть? Так бы и сказал, «хочу есть».

      Постеснялся?