Суглоб. Александр Строганов

не то. Все же твердость и разум. Это подходит больше. Хотя, как знать?

      Вот, задал задачку! Ай, да Николай! Писатель, чтоб тебе пусто было!

      Вот Боркин, сосед, когда умирал, матерился, хорошо помню. У матерного слова тоже много значений, но никто, и я, в том числе, особо и задумываться не стал. Потому что теми немногими словами было сказано все. Казалось бы, ругнулся – а вся жизнь как на ладони. И потом, Боркин, когда умирал, знал, что умирает, чувствовал. Последнее слово должно быть емким и понятным. Николай как будто умирать не собирается. Дышит спокойно, сопит.

      Просто устал с дороги, захотел поспать, чтобы потом, проснувшись…

      Вот только не мог он дожидаться, когда проснется. Нужно было сейчас же, сию минуту сказать что-то очень важное. И ехал он для того, чтобы сказать что-то очень важное. Самое главное, самое сокровенное. Что же это, самое сокровенное? Получается – орех.

      Почему орех? Что за орех?

      Николай Антонович Продин спал сутки. Чуть больше. Проснувшись, как это часто бывает в подобных случаях, он не сразу сообразил, где находится. Новое его местоположение было, как минимум, странным. Сундук, склеп, что-то в этом роде. Душный теплый запах опасности. Лезвием у самых глаз ослепительная полоска света. Попытался протянуть руку, не смог. Отлежал. Ноги точно связал кто-то. Тугие больные узлы на коленях. Что за чертовщина? Прислушался. Ватная тишина.

      Это мне снится, спасительная надежная мысль. Закрыть глаза. Попробовать закрыть глаза.

      Глаза не слушались

      – Так и есть, сон. Нужно успокоиться. Все как-нибудь устроится само по себе. Сколько раз бывало такое? Похмелье? Нет, это – другое.

      Прислушался

      Ходики. Поступь хромоножки. Сколько им лет?

      Тишина.

      Ну, вот же она, долгожданная тишина. Успокоение.

      Покой. Покой. Покой. Покой. Покой.

      Однако тревожно. Воистину, от себя не убежишь.

      Где-то в отдалении с эпическим скрипом разверзлась дверь. Приглушенные голоса, смех.

      Не стараются говорить тихо. Нисколько не стараются. Забыли про меня, а, скорее всего, уже выпили. Нужно просыпаться, вставать. Сколько я спал? Сколько теперь времени?

      Николай Антонович предпринял еще одну отчаянную попытку переменить положение. Тщетно. Голоса и смех приближались. Уже можно было разобрать некоторые фразы.

      – Свежий воздух для них губителен

      – Сколько он не был здесь?

      – Тише. Он, наверное, еще спит.

      – Да уж сутки спит, пора вставать.

      – Он хотя бы живой?

      – Живой, живой. Гала, накрывай на стол. Что там у тебя, вареники?

      – Я и салат из курочки сделала. Слушай, а он не привез грецких орехов?

      – Я не видел.

      – Ну, давай, буди его. Столько спать – вредно.

      – А вареники?

      – И вареники будут. Все будет. Иди.

      – Водочка в холодильнике?

      – У тебя одно на уме.

      – Как же, брат, все-таки.

      – Давай, давай.

      –