Тихий Дон. Михаил Шолохов

кричали из белорубашных шеренг казаков.

      Пан очень хладнокровно улыбался, вытирая каемчатым платком закатную розовость лысины, и шел с вахмистром отводить новые участки покосной травы.

      В полдень приезжала кухня. Казаки умывались, шли за едой.

      Ели молча, зато уж в послеобеденный получасовой отдых наверстывались разговоры.

      – Трава тут поганая. Супротив нашей степовой не выйдет.

      – Пырею почти нету.

      – Наши в Донщине теперь уж откосились.

      – Скоро и мы прикончим. Вчерась рождение месяца, дождь обмывать будет.

      – Скупой поляк. За труды хучь бы по бутылке на гаврика пожаловал.

      – О-го-го-го! Он за бутылку в алтаре…

      – Во, братушки, что б это обозначало: чем богаче – тем скупее?

      – Это у царя спроси.

      – А дочерю помещикову кто видал?

      – А что?

      – Мя-а-сис-тая девка!

      – Баранинка?

      – Во-во…

      – С сырцом ба ее хрумкнул…

      – Правда ай нет, гутарют, что за нее из царского роду сваталися?

      – Простому рази такой шматок достанется?

      – Ребя, надысь слыхал брехню, будто высочайшая смотра нам будет.

      – Коту делать нечего, так он…

      – Ну ты брось, Тарас!

      – Дай дымнуть, а?

      – Чужбинник, дьявол, с длинной рукой – под церкву!

      – Гля, служивые, у Федотки и плям хорош, а куру нету.

      – Одна пепла осталась.

      – Тю, брат, разуй гляделки, там огню, как у доброй бабы!

      Лежали на животах. Курили. До красноты жгли оголенные спины. В сторонке человек пять старых казаков допытывались у одного из молодых:

      – Ты какой станицы?

      – Еланской.

      – Из козлов, значится?

      – Так точно.

      – А на чем у вас там соль возют?

      Неподалеку на попонке лежал Крючков Козьма, скучал, наматывал на палец жидкую поросль усов.

      – На конях.

      – А ишо на чем?

      – На быках.

      – Ну а тарань с Крыму везут на чем? Знаешь, такие быки есть, с кочками на спине, колючки жрут: как их звать-то?

      – Верблюды.

      – Огхо-хо-ха-ха!..

      Крючков лениво подымался, шел к проштрафившемуся, по-верблюжьи сутулясь, вытягивая кадыкастую шафранно-смуглую шею, на ходу снимал пояс.

      – Ложись!

      А вечерами в опаловой июньской темени в поле у огня:

      Поехал казак на чужбину далеку

      На добром своем коне вороном,

      Свою он краину навеки покинул…

      Убивается серебряный тенорок, и басы стелют бархатную густую печаль:

      Ему не вернуться в отеческий дом.

      Тенор берет ступенчатую высоту, хватает за самое оголенное:

      Напрасно казачка его молодая

      Все утро и вечер на север смотрит.

      Все ждет она, поджидает – с далекого края,

      Когда ж ее милый казак-душа прилетит.

      И многие голоса хлопочут над песней. Оттого и густа она, и хмельна, как полесская брага.

      А