Тихий Дон. Михаил Шолохов

красная, сваху я кормила…

      Сваху я, сваху я, сваху я кормила…

      На путях предостерегающе трезво ревел, набирая пары, паровоз.

* * *

      Эшелоны… Эшелоны… Эшелоны… Эшелоны несчетно!

      По артериям страны, по железным путям к западной границе гонит взбаламученная Россия серошинельную кровь…

      VIII

      В местечке Торжок полк разбили по сотням. Шестая сотня, на основании приказа штаба дивизии, была послана в распоряжение Третьего армейского пехотного корпуса и, пройдя походным порядком до местечка Пеликалие, выставила посты.

      Граница еще охранялась нашими пограничными частями. Подтягивались пехотные части и артиллерия. К вечеру двадцать четвертого июля в местечко прибыли батальон 108-го Глебовского полка и батарея. В близлежащем фольварке Александровском находился пост из девяти казаков под начальством взводного урядника.

      В ночь на двадцать седьмое есаул Попов вызвал к себе вахмистра и казака Астахова.

      Астахов вернулся к взводу уже затемно. Митька Коршунов только что привел с водопоя коня.

      – Это ты, Астахов? – окликнул он.

      – Я. А Крючков с ребятами где?

      – Там, в халупе.

      Астахов, большой, грузноватый и черный казак, подслепо жмурясь, вошел в халупу. За столом у лампы-коптюшки Щегольков сшивал дратвой порванный чумбур. Крючков, заложив руки за спину, стоял у печи, подмигивал Иванкову, указывая на оплывшего в водянке хозяина-поляка, лежавшего на кровати. Они только что пересмеялись, и у Иванкова еще дергал розовые щеки смешок.

      – Завтра, ребята, чуть свет выезжать на пост.

      – Куда? – спросил Щегольков и, заглядевшись, уронил не всученную в дратву щетинку.

      – В местечко Любов.

      – Кто поедет? – спросил Митька Коршунов, входя и ставя у порога цибарку.

      – Поедут со мной Щегольков, Крючков, Рвачев, Попов и ты, Иванков.

      – А я, Павлыч?

      – Ты, Митрий, останешься.

      – Ну и черт с вами!

      Крючков оторвался от печки; с хрустом потягиваясь, спросил у хозяина:

      – Сколько до Любови до этой верст кладут?

      – Четыре мили.

      – Тут близко, – сказал Астахов и, присаживаясь на лавку, снял сапог. – А где тут портянку высушить?

      Выехали на заре. У колодца на выезде босая девка черпала бадьей воду. Крючков приостановил коня.

      – Дай напиться, любушка!

      Девка, придерживая рукой холстинную юбку, прошлепала по луже розовыми ногами; улыбаясь серыми, в густой опуши ресниц, глазами, подала бадью. Крючков пил, рука его, державшая на весу тяжелую бадью, дрожала от напряжения; на красную лампасину шлепали, дробясь и стекая, капли.

      – Спаси Христос, сероглазая!

      – Богу Иисусу.

      Она приняла бадью и отошла, оглядываясь, улыбаясь.

      – Ты чего скалишься, поедем со мной! – Крючков посунулся на седле, словно место уступал.

      – Трогай! – крикнул, отъезжая, Астахов.

      Рвачев насмешливо скосился на Крючкова:

      – Загляделся?

      – У