Тихий Дон. Михаил Шолохов

стреляют, – похоже, как ребята палкой по частоколу. Верно ить?

      – Молчи ты, балабон!

      Сотня подтянулась к деревушке. Во дворах кишат солдаты; в хатах – суетня: хозяева собираются выезжать. Всюду на лицах жителей лежала печать смятения и растерянности. В одном дворе Григорий, проезжая, видел: солдаты развели огонь под крышей сарая, а хозяин – высокий седой белорус, – раздавленный гнетом внезапного несчастья, ходил мимо, не обращая внимания. Григорий видел, как семья его бросала на телегу подушки в красных наволочках, разную рухлядь, а хозяин заботливо нес сломанный обод колеса, никому не нужный, пролежавший на погребице, быть может, десяток лет.

      Григорий дивился бестолковости баб, тащивших в телеги цветочные горшки, иконы и оставлявших в хатах вещи необходимые и ценные. По улице метелицей стлался выпущенный кем-то из перины пух. Воняло пригорелой сажей и погребным затхлым душком. На выезде попался им бежавший навстречу еврей. Тонкая, словно разрезанная шашкой, щель его рта раззявлена криком:

      – Господин кóзак! Господин кóзак! Ах, бож-ж-же ж мой!

      Маленький круглоголовый казак ехал рыском, помахивая плетью, не обращая на крик внимания.

      – Стой! – крикнул казаку подъесаул из второй сотни.

      Казак пригнулся к луке и нырнул в проулок.

      – Стой, мерзавец! Какого полка?

      Круглая голова казака припала к конской шее. Он, как на скачках, повел коня бешеным намётом, у высокого забора поднял его на дыбы и ловко перемахнул на ту сторону.

      – Тут девятый полк, ваше благородие. Не иначе, с ихнего полка, – рапортовал подъесаулу вахмистр.

      – Черт с ним. – Подъесаул поморщился и – обращаясь к еврею, припавшему к стремени: – Что он у тебя взял?

      – Господин офицер… часы, господин офицер!.. – Еврей, поворачивая к подъехавшим офицерам красивое лицо, часто моргал глазами.

      Подъесаул, отводя ногой стремя, тронулся вперед.

      – Немцы придут, все равно заберут, – улыбаясь в усы, отъезжая, проговорил он.

      Еврей растерянно стоял посреди улицы. По лицу его блуждала судорога.

      – Дорогу, пане жидове! – строго крикнул командир сотни и замахнулся плетью.

      Четвертая сотня прошла мимо него в дробной стукотени копыт, в скрипе седел. Казаки насмешливо косились на растерянного еврея, переговаривались:

      – Наш брат жив не будет, чтоб не слямзить.

      – К казаку всяка вещь прилипает.

      – Пущай плохо не кладет.

      – А ловкач энтот…

      – Ишь махнул через забор, как борзо́й кобель!

      Вахмистр Каргин приотстал от сотни и под смех, прокатившийся по рядам казаков, опустил пику.

      – Беги, а то заколю!..

      Еврей испуганно зевнул и побежал. Вахмистр догнал его, сзади рубанул плетью. Григорий видел, как еврей споткнулся и, закрывая лицо ладонями, повернулся к вахмистру. Сквозь тонкие пальцы его цевкой брызнула кровь.

      – За что?.. – рыдающим голосом крикнул он.

      Вахмистр, масля в улыбке круглые, как