Соль неба. Андрей Максимов

Москвы сама?

      Ариадна кивнула положительно.

      – Человеку, для того чтобы говорить, дан язык. А голова не для того, чтобы кивать, а чтобы думать.

      Ариадна улыбнулась.

      Отец Тимофей подошел к Ариадне и внимательно посмотрел на нее.

      Это был неприятный, пронизывающий взгляд: так бур пробивает землю; так игла прокалывает ткань; так луч света пронзает темноту; так получивший смертный приговор вглядывается в лица судей.

      Посмотрел отец Тимофей, ничего не сказал, вышел из Храма, но недалеко – пошел в подсобку.

      Точнее сказать: это был строительный вагончик. Как и почему оказался он в церковном дворе, никто не знал. Да и то сказать: мало ли чего непонятного было брошено в разных местах города Забавино.

      Ариадна оставалась на месте – ждала, что будет.

      Из вагончика-подсобки отец Тимофей вынес ведро и тряпку, поставил около Ариадны:

      – Иконы протри. Стремянка в подсобке стоит, если надо. В вагончике. Пол ототри от воска, где есть. Подсвечники почисти. Работа тоску лечит. А больше и не лечит ничего.

      Ариадна обрадовалась поручению, хотя работа для одного человека предстояла немаленькая. Вообще-то Храм убирали любые желающие из прихожан, но они не всегда находились.

      Начала уборку. Если бы женщина знала такое слово, то сказала бы, что работа ее умиротворяла. Но слово это было ей неведомо. Не в силу ограниченности образования, а потому, что негде было его до сей поры использовать: ничего умиротворяющего в жизни Ариадны не происходило никогда.

      Убирать церковь- дело нелегкое. Тем более в одиночку. Однако, чем больше уставала Ариадна, тем больше чувствовала – хотя и боялась почему-то признаться себе в этом ощущении – как в душе ее разливается слепая, беспричинная радость. Радость вполне себе не метафорически, а действительно разливалась, постепенно погружая в себя все ее уставшее существо.

      Когда работа закончилась, Ариадна даже ощутила некоторое расстройство: конец работы означал продолжение жизни, а куда ее продолжать?

      И тут услыхала голос священника:

      – Зайди в дом ко мне. Там душ проведен, потом почаевничаем чем Бог послал.

      Она снова обрадовалась, что не надо принимать никаких решений, что жизнь сама влечет ее своим течением, которое очень хочется считать добрым.

      Под душем стояла долго: очень уж хотела, чтобы вода смыла не пыль и грязь, а всю ее прошлую жизнь.

      Потом на кухне пили чай. Священник вопросов не задавал. Смотрел только тем самым пронизывающим взглядом. Сказал, что зовут его Тимофей, и снова замолчал.

      Наконец спросил:

      – Идти тебе некуда, так понимаю?

      Она кивнула, но, вспомнив, что священнику это не нравится, быстро произнесла:

      – Да. В смысле – нет. В смысле – некуда.

      – Бежишь все, – вздохнул отец Тимофей.

      Она удивилась: откуда он знает?

      – Бежишь, – повторил священник. – Тот, кто среди зверья живет, должен бегать. А среди людей надо спокойно ходить.

      «Так я и жила среди зверья», – хотела