Соль неба. Андрей Максимов

немощи и ничтожности, ничтожности и неумении, неумении и немощи.

      Отец Тимофей ни о чем не просил, не молил и уж тем более не требовал. Он просто рассказывал – то спокойно, то истово, то кричал, то шептал: то есть вел обычный человеческий разговор.

      Спаситель смотрел на него внимательно, будто пытаясь услышать и понять своего сына.

      Солнце показало свои первые, неумелые, стеснительные лучи, и небо как будто задышало, сбросив с себя темный плен ночи.

      А отец Тимофей все говорил, покуда не почувствовал, что ноги у него начали дрожать.

      Тогда поцеловал край иконы, рухнул на колени и просто стоял молча непонятно сколько времени.

      Подняться самому сил не хватало, а опереться можно было только на икону.

      «Хорошо ли?» – подумал отец Тимофей.

      Но руки уже сами схватились о тяжелую раму, и отец Тимофей поймал взгляд Спасителя. Взгляд словно говорил ему: опирайся, не бойся, все будет как должно.

      Тимофей встал, пошел домой, умылся и пошел служить утреннюю службу.

      Храм пустовал.

      И на следующий день никто не пришел. И через день. И через два.

      Но настоятель исправно совершал все службы, которые положены. И литургию обязательно служил.

      И вот где-то день на десятый после ночной молитвы отец Тимофей, заканчивая службу, оглянулся и увидел человека в кепке, который робко жался у самого входа в Храм.

      – Кепку сними, – не попросил – потребовал священник.

      Человек снял с головы картуз и тут же исчез.

      Тимофей поругал себя за резкость и несдержанность: мог бы и помягче сказать, поспокойнее. Все-таки первый прихожанин пришел, а он раскомандовался тут.

      Но человек уже снова возник, робко выглядывая из-за второй, внутренней двери.

      Отец Тимофей улыбнулся:

      – Заходите, коли уж пришли. Спасибо, что пришли.

      Человек вошел, держа кепку в руках.

      Тимофей подошел, протянул руку:

      – Отец Тимофей.

      Испугался Тимофей этих слов, вздрогнул даже: ни один священник никогда не может называть себя «отец» или «батюшка». Это дело паствы так величать, священнику никак нельзя. И у паствы, и у пастыря Один Отец, единственный.

      Но почему-то вырвалось это слово, обратно уж не загонишь.

      – Сергей, – робко представился человек.

      Отец Тимофей вздрогнул, услышав собственное, забытое уже имя.

      Почему-то вспомнил, как пришел к отцу Филарету и как обозлился, впервые услышав от него про смирение.

      Зачем это вспомнилось сейчас? Непонятно…

      Человек топтался у входа, явно не решаясь задать вопрос.

      Отец Тимофей пригласил его сесть на скамью. Присел рядом.

      – Я тут работаю на молокозаводе, – тихо произнес Сергей. – Молоко разливаю в бутылки. Ну, в смысле слежу, как агрегат разливает. Молоко хорошее, натуральное. Пользуется спросом. Зарплату дают регулярно. – Он помолчал. – Жена у меня есть. Одна. И сын. Один. – Он еще помолчал и спросил: – Вас, говорите, отец Тимофей зовут? А вы чей отец?

      И