Бельведер. Дмитрий Дмитриевич Пирьян

нуждаются в твоей моралистической оценке. Они по сути своей бесстрашные проводники идей Великой французской революции. Изучая их манифест, я поняла: в отличие от тебя они с простым народом.

      – Почто им знать, Глаша? – не позволил ей договорить Зиновий Петрович. – Ну, вот с чего они вдруг решили, что им ведомо, чего хочет весь этот огромный, разноликий народ? И кто втемяшил им в голову, что этот народ нуждается в их участии? И хуже того, в их заступничестве. Робеспьер, что ли?.. Герцен?.. Чернышевский?.. А может быть, этот сбрендивший от поэтического вдохновения Пругавин? В Архангельскую его на телеге свезли, так он и оттуда пишет свои памфлеты?

      – Нет, Зина, этот человек – не Пругавин.

      – Ага! – встрепенулся Зиновий Петрович. – Значит, всё-таки Чернышевский? – Проницательно сощурился: – Этот идеал-утопист, возомнивший себя великим архитектором психологического строительства рафинированного индивида. Создания человека новой формации – в нём сама добродетель, необузданное стремление к благородному творчеству и тонко обострённое чувство общественного долга как высшей степени благодеяния. И более ничего!.. Так?

      – Допустим.

      – Богу не удалось, Глаша! Вдумайся… Богу! А тут – тьфу!.. Какой-то Чернышевский. Скажи мне, кто же?.. Чернышевский?

      – Нет.

      – Так кто?

      – Российский самодержец – сатрап! – резко, но всё же с дрожью сомнения в голосе выкрикнула Аглая. – Император!.. Да и вся его неизвестно кем, чем, где и как помазанная всякими повелевать семейка. Вот кто!

      – За этим ли ты туда ходила? – колко усмехнулся Зиновий.

      – Нет, не за этим. Но мыслью прониклась.

      Сапронова вскинулась и сверкнула очами:

      – Ведь мы же люди, Зина!.. Люди!.. А правды нет нигде. Ни в ваших судах, ни в земствах. Образования народного в глубинках нет. Медицинской гигиены по деревням нет. В банях моются, дай бог, два раза на год. А всем уездным управленцам на те дела плевать, как и не замечают. Повсеместно накожные болезни, струпья, язвы, сифилис. Потухшие от безнадёги взгляды. За малейшие свободомыслия или, боже упаси, откровенные возмущения – нагайки, ссылки, каторги, тюрьмы. И люди зажаты, люди придушены. Весь простой русский народ – в стадии иступлённого вырождения. Цари слепы?.. А ведь этих, что из глубинки, уже и не поднять. Тщетны потуги, тщетны хождения…

      Аглая приступилась ближе и страстно зашептала:

      – Нащупать впотьмах истории хотя бы один путь ненасильственных изменений. Ну, хотя бы один, Зина. Нет же его и не видно. А посему мотивы террора народовольцев порою кажутся не такими уж и подлыми.

      – Что за вздор?! – возмущённо прикрикнул на неё Ригель. – Сущий бред морфинистки!

      Зло прищурился и выпалил, по-видимому, о давно наболевшем:

      – Вот каким способом реакционные пропагандисты вовлекли тебя в это революционное сумасшествие? Пристрастилась к порошку?.. Предъяви руки!

      Ригель грубо схватил Аглаю и, задирая рукава её платья, начал искать на венах отметины от уколов иглой медицинского