Но случается чудо. Екатерина Златорунская

баба Галя была еще Галиной, молодой и шустрой бабой, и, неся эту книгу, как подстреленного на охоте зайца, вышел к коллегам.

      Инна все читала, расцветая от каждой строки, и Светлана что-то шепотом говорила расплывшемуся на кресло поэту, имя и отчество которого Елистратов вспомнить не мог, несмотря на то что поэта было так много в его жизни.

      – Друзья, друзья, – торжественно перебил Елистратов, – это все очень хорошо, то, что вы читаете, но разрешите, так сказать, поделиться своим, из старого, преподать мастер-класс. Это почти уже классика, но кто нынче читает классику? Забыли все и всех.

      Елистратов читал, как молодая Галина морозным днем вышла в сарай подоить корову, в валенках на босу ногу, молодая, крепкая, розовая, с толстыми, как антоновка, коленками. Корова ласково мычала, и Галина пела, радуясь морозному свежему дню. Сено пахло, как женская шея после поцелуев.

      – Почему мы должны слушать только вас? Я, конечно, все понимаю, вы писатель, вы председатель регионального союза писателей, но сегодня не день вашего творчества. Мы сообща обсуждаем всех, – третья писательница воспользовалась паузой и успела просунуть в нее свой нос.

      – Давайте обсудим вас.

      – Я пишу, – с радостью стала рассказывать она, – детскую литературу.

      – Подождите, – Елистратов нахмурился. – Представьтесь сначала.

      – Татьяна Николаевна Шмакова. Детский писатель. В свободное от литературы время подрабатываю юрисконсультом на молочном заводе.

      – Вас, Татьяна Николаевна, наверное, не печатают?

      – Почему же. В журнале «Ростки жизни» недавно вышла публикация.

      – Не знаю. Не знаю. О чем же вы пишете там для детей? Бабка за репку, репка за мышку? Коровушка, толстые бока, принесла ребятушкам молока?

      – Почему вы в таком тоне позволяете себе с нами разговаривать? Если собрание проводится у вас дома, это не значит, что мы к вам лично в гости пришли и вы можете вести себя, как хотите. Я бы добровольно к вам не пришла.

      – Я хочу поддержать писателя, – вступился поэт. – Это не просто писатель, писателей много, это писатель-лауреат. Вы оскорбили не только писателя-лауреата, но и пожилого человека.

      Елистратов тут же обиделся на прилагаемое к нему определение – пожилой, но за этой мыслью пришло и другое – да, пожилой, одинокий, никому не нужный, и вот пришли в его дом со своими жалкими сочинениями, и никто не принес куска хлеба, ни говоря уж о бутылке.

      – Неблагодарные, – вскрикнул Елистратов. – Пришли тут, читают свою ерунду, все – вон.

      Дамы вскочили как подстреленные, поэт остался в кресле.

      – Вы не писатель, вы какой-то натуральный козел, – Татьяна Николаевна вышла последней и хлопнула дверью.

      Поэт заторопился, исчезала в осеннем дожде Светлана:

      – Приношу извинения, но я спешу, спешу.

      – Гады вы все, – тихо сказал Елистратов, – даже выпить не принесли.

      – Я принесу, принесу, – на ходу надевая ботинки и завертываясь в шарф, говорил поэт.

      – Баршов, сука, гад, притворялся другом, – жаловался Елистратов,